Давид Арманд - Путь теософа в стране Советов: воспоминания

— Вы Лосев? Я хотел бы узнать относительно Института красных командиров, нет, инженеров, в котором Вы учитесь, как можно туда поступить?

— Конкурс зверский. Попробуйте, если Вы семи пядей во лбу, — ответил он, не слезая с седла, — но предупреждаю, чтобы там учиться, нужно обладать железной волей, большой физической выносливостью и недюжинными способностями.

— А Вы на каком курсе?

— Уже на третьем. Адрес института? Страстной бульвар 16. — И, выпустив новую волну газа, он исчез в воротах гаража.

«Да, вот какие орлы там учатся. Где уж нам уж выйти замуж…» — подумал я и поплёлся домой. Я был неплохого мнения о своих способностях, но «железная воля» … Где её взять?

Однако на Страстной я всё-таки пошёл. Серый, унылого вида дом около Петровских ворот. Институт незадолго до этого переименовался, теперь он назывался «ГЭМИКШ» — Государственный электромашиностроительный институт имени Я. Ф. Каган-Шабшая. Слово государственный было добавлено для важности — фактически это был последний частный ВУЗ при советской власти. Весьма оригинальное учреждение имени своего основателя, владельца и директора.

Я поднялся наверх, в приёмную комиссию. Женщина средних лет, очевидно являвшаяся секретарём дирекции, сообщила мне, что институт имеет шесть курсов и только один месяц каникул, так что в год проходится по три курса и через два года студент получает звание инженера, если не провалится на каком-нибудь экзамене. В случае хотя бы одного провала студент остаётся на курсе второй раз. Третий раз оставаться нельзя. Максимальный срок пребывания в институте — три года. Институт сугубо производственный — четыре дня в неделю студенты работают на электротехнических предприятиях Москвы, два дня — теоретические занятия. Чтобы успеть за два дня, да в два года, занятия проходят по 10 часов в сутки. Вступительных экзаменов пять — три устных: алгебра, геометрия и тригонометрия, и два письменных: геометрия и алгебра с тригонометрией. Кто провалится на одном, на следующий может не приходить.

— А политпредметы?

— Никаких. Будете проходить в институте.

— А велик ли конкурс?

— Пока человек восемь на каждое место.

Мне понравились условия. Я в то время торопился жить, и бешеные темпы института очень меня привлекали. Понравился и производственный уклон, и то, что на экзаменах одна математика, к которой я был подготовлен. Но конкурс! А впрочем, чем чёрт не шутит! Авось кривая вывезет. Я подал заявление и заплатил пятёрку за экзамены. До них оставалось две недели.

Прежде чем идти на экзамен, нужно было обеспечить себе pied à terre. Дедушкину квартиру ликвидировали. Платить за неё для меня одного не было никакого расчёта. Я согласился на предложение отца поселиться у него. Уже 15 лет как я с ним не жил, и мне приятно было показать к нему доверие и узнать его получше, хотя я предвидел психологические трудности при сближении с его семейством.

Спал я у них на полу, за занавеской, на ночь подстилая под себя войлок. Общался я с отцом и мачехой мало. Тамара Аркадьевна всячески за мной ухаживала, но мне было очень уж невесело. Обычно обед состоял из бульона и какого-нибудь салатика-винегретика. Отец, как всегда, был в поисках работы и не находил её, поэтому порции были разве что для воробья. Я думал, что за те же деньги, что я вносил за еду, лучше бы сварить хорошую кастрюлю картошки или каши, и все были бы сыты. Но в этой семье были другие обычаи. На десерт почти за каждым обедом полагалась семейная сцена. Тамара Аркадьевна принималась упрекать отца за бедность, за неуменье устроиться, отстоять интересы семьи; при этом ему в вину ставились его родители, которые, по её мнению, под личиной респектабельности скрывали самые низменные пороки. Отец угрюмо молчал, мне выслушивать эти скандалы с обвинениями было невмоготу. De mortuis aut bene, aut nihil [38] Про умерших можно говорить только хорошо или вовсе не говорить (лат.). . К тому же я очень любил бабушку и дедушку и был уверен, что Тамара Аркадьевна эти обвинения тут же придумывала, чтобы возможно больнее оскорбить отца.

Кроме того, она меня добивала бесцеремонными требованиями хвалить её картины маслом, главным образом портреты. На мой взгляд, они были предельно беспомощны, безграмотны и просто аляповаты. Их скорее можно было бы отнести к саркастическим карикатурам на изображаемых. Она старалась быть оригинальной и находила нужным на всех портретах изображать лица не симметрично — один глаз на щеке, а другой на лбу и т. д.

Среди них были портреты отца, Ирины, их дочери, и некоторых знакомых. Мне просто больно было смотреть на эти искажения людей.

— Даня, ну говори же, это очень талантливо? Искусствовед Сергей Петрович сказал мне, что мои работы стоят намного выше работ всех советских художников. — И я, чувствуя себя обязанным её гостеприимству, правда, весьма и весьма относительному, а временами вовсе нестерпимому, и не желая противоречить мнению знаменитого искусствоведа (бедняга, здорово же она его допекла, если он вынужден был дать такой отзыв! А возможно, отзыва-то и не было!), я с трудом выдавливал из себя, сильно греша против истины:

— Да, пожалуй, в этом портрете что-то есть. Сочетание красок как-будто ничего…

Самым тяжёлым было видеть состояние отца. Он и сам мучился своей неспособностью прокормить семью. Ведь он не обучался никаким практическим навыкам, а что можно было в те годы заработать на знании Ницше и Шопенгауэра и даже владением несколькими языками? Он пожинал плоды буржуазного воспитания, когда необходимость иметь туманную идеологию в голове считалась более важной, чем необходимость иметь профессию — работать руками. Он разделил судьбу целого поколения бывших людей. Да ещё при такой злой, бестактной жене.

После обеда я брал один из оставшихся у меня школьных и вузовских учебников, нёс его в ларёк букиниста, а потом на Смоленском рынке или на Сухаревке с наслаждением съедал десертную тарелочку пшённой каши без ничего. У уличных торговцев она стоила 30 копеек. На две тарелочки обычно учебника не хватало. А как было бы здорово проглотить их две.

Дома, разумеется, о моих коммерческих операциях ничего не знали. Я это тщательно скрывал вообще от всех.

Как только я устроился с жильём, я принялся за подготовку к экзаменам. Сидел день и ночь, перерешал много задач из Шмулевича, особенно напирая на тригонометрию, так как думал, что она будет гвоздём сезона. Шмулевич — это совершенно необычный сборник задач, он был составлен талантливым математиком на очень высоком уровне. Над решением большинства задач ломали голову маститые математики. Я уже говорил, какие рогатки ставили еврейским мальчикам при поступлении в ВУЗы. Чтобы быть куда-либо принятым, надо было сдавать все экзамены на круглые пятёрки.