Гледис Шмитт - Рембрандт

Однако мятежная половина семьи художника взглянула на такое простое дело, как совместная трапеза отца и сына, не более снисходительно, чем на свадьбу последнего. Корнелия наотрез отказалась что-нибудь изменить в их обычном скромном меню и сесть за стол втроем — отец, брат и она. Рембрандт и сам понимал, что это немыслимо: Арт и Ребекка всегда ели с ним за одним столом, и у него язык бы не повернулся отослать их есть на кухню, словно слуг в аристократическом доме. Да, это было немыслимо, но и обойтись без этого было трудно: у старой Ребекки была привычка соваться в разговор с неуместными замечаниями, а отношения между учеником и сыном художника всегда отличались отчужденностью и холодностью. И хотя Рембрандт в конце концов выторговал у Корнелии согласие на пирог с мясом и затейливый салат, хотя на стол были поставлены хорошие оловянные тарелки и постелена лучшая скатерть, настроение у всех было отнюдь не праздничное. Сам художник испытывал опасения, Ребекка волновалась, Корнелия постаралась привести себя в самый непривлекательный вид, тогда как Арт, по той же самой причине, нарядился как можно великолепнее: на нем были камзол и штаны цвета королевской синьки, в которых он не щеголял с тех самых пор, как превратился из дордрехтского аристократа в амстердамского ученика.

Если Арт возымел намерение затмить Титуса, то он мог и не давать себе столько труда. Хоть Титус явился в том самом костюме цвета бордо, в котором венчался, выглядел он не то что на десять, а на целых двадцать лет старше ученика: впалые щеки, заострившийся нос, бескровные губы. После женитьбы он стал еще апатичнее, и только возбуждение при мысли о возможности что-нибудь продать первому среди итальянских коллекционеров выводило его из состояния полного безразличия. Румянец оживлял его усталое лицо лишь тогда, когда речь заходила о том, что Медичи редко дают за картину меньше пятисот флоринов, или о том, что этот возможный покупатель, человек весьма набожный, захочет, вероятно, приобрести одно из полотен на библейские сюжеты. Уж не болен ли он? — спросил себя художник, усаживая сына во главе стола, между собой и Корнелией. Нет, не похоже. Видимо, слишком переусердствовал с Магдаленой.

— Над чем ты сейчас работаешь, отец?

— Над портретом госпожи де Барриос. Он почти закончен.

— Мне хотелось бы взглянуть на него.

— Как! Вы его еще не видели? — вмешался Арт де Гельдер.

— Но ведь портрет находится не здесь. Я полагал, что отец работает над ним у де Барриосов на Бреестрат.

— Верно, но они охотно разрешают его смотреть, — возразил ученик. — Я, например, побывал там уже два раза.

— Кроме портрета госпожи де Барриос, я пишу «Лукрецию» и «Поругание Христа», — сказал Рембрандт, стараясь отвлечь внимание от выпада Арта.

— Что бы ни говорила госпожа Лингелбах, а самое лучшее в пироге с мясом — это почки, — вставила старая Ребекка. — Мясной пирог без почек — не еда.

— Совершенно верно, госпожа Виллемс. Полностью с вами согласен, — поддакнул Арт. — «Поругание Христа» — настоящее чудо, а «Лукреция» выглядит так, словно все краски в ней смешаны с золотом.

— Она закончена? — осведомился Титус. — Мне кажется, такая вещь может заинтересовать герцога.

— Нет, она не совсем завершена. Правда, учитель? Вы же сами говорили вчера, что собираетесь поработать еще над платьем и драпировкой.

Рембрандт кивнул ученику и, вероятно, слишком сухо, о чем тут же пожалел: от молодых трудно ожидать, что они сумеют скрыть свою ревность или преданность. Кроме того, художника глубоко трогало неумение молодого аристократа из Дордрехта казаться веселым на маленьких празднествах, которыми Корнелия отмечала очередную продажу. В такие дни Арт ел, как плакальщик на поминках, едва притрагиваясь к пище и всем своим видом показывая, что предпочел бы вернуть картину обратно и жить на хлебе с селедкой.

— Знаете, ваша милость, Хинкели купили еще одну корову, — объявила старая Ребекка.

— В самом деле? Это будет очень удобно для нас, — отозвалась Корнелия. — Все молоко они сами не выпьют; значит, остатки будут продавать нам по сходной цене.

Девушка сказала это с не по годам взрослым видом, который позабавил и восхитил ее брата. Он рассмеялся своим прежним полувеселым, полунасмешливым смехом и, протянув руку, ласково потрепал сестру по пышным волосам.

— Смотрите-ка! Она уже стала хозяйкой, да еще какой прижимистой! — сказал он. — Рано же она научилась женскому ремеслу. Значит, скоро сбежит из дому и выйдет замуж.

— Я? — с холодным достоинством бросила она, отстраняясь от Титуса. — Пока я нужна отцу, я никуда не уйду.

А ведь в былые дни мальчик так любил ее: купал, таскал на плечах, клеил ей из цветной бумаги игрушечные домики, с нежностью и терпением отвечал на бесконечные вопросы, гладил эти волосы, к которым она не позволяла ему теперь прикоснуться.

— Налей брату пива, Корнелия, — велел художник. — Разве ты не видишь, что в кружке у него пусто?

Нет, того, чего Рембрандт ожидал от этого обеда, так и не произошло. Все оставшееся время Титус почти не раскрывал рта, а когда его все-таки вынудили рассказать о сиятельном госте, он ограничился несколькими скупыми фразами. Козимо молод, ему лет девятнадцать; он ревностный католик, с людьми сходится трудно… Оставалась одна надежда — что в мастерской дело пойдет лучше. Арта, конечно, удержать внизу не удастся, но по крайней мере Ребекки и Корнелии с ними не будет.

Однако к тому времени, когда они втроем привели в порядок небольшую мастерскую и приготовили все к приходу Медичи, нежность к сыну, еще недавно переполнявшая художника, уж почти выдохлась. Титус говорил о своих делах, рассказывал, что в этом году продаст больше гравюр и полотен, чем в прошлом. Конечно, основой его маленького предприятия остаются картины отца, но к нему стали заглядывать и другие художники, кое-кто из молодых, к которым стоит присмотреться — со временем они, пожалуй, сделают себе имя. Вот, к примеру, Мартен Бомс. Он весьма оригинален и со вкусом пишет ландшафты, маленькие пасторали в мягких коричневых и зеленых тонах. Замечания свои о Мартене Бомсе Титус делал почти тем же тоном, каким он говорил о шедеврах, окружавших его сейчас, и трудно было сказать, имеет ли он представление о том, насколько огромно расстояние между Мартеном Бомсом и Рембрандтом ван Рейном.

— Да, я видел одну из его вещей на аукционе, — отозвался Арт де Гельдер, который нарочно пачкал свой красивый наряд, перетирая каждую вещь в мастерской, хотя Титус предложил всего-навсего смахнуть пыль со стула, предназначенного для герцога. — Вернее сказать, я лишь предполагаю, что это была его работа. Сейчас такое множество художников пишет эти зеленые пошлости с коровами и овцами, что их не отличишь друг от друга.