Виктор Еремин - Тайны смерти русских писателей

Дворянство, ограда престола и чести народной, да станет и на сем поприще, как на всех других, примером всем другим состояниям. Всякий его подвиг к усовершению отечественного, природного, нечужеземного воспитания, мы приимем с признательностию и удовольствием. Для него отверсты в Отечестве нашем все дуги чести и заслуг. Правый суд, воинские силы, разные части внутреннего управления — все требует, все зависит от ревностных и знающих исполнителей.

Все состояния да соединятся в доверии к правительству. В государстве, где любовь к монархам и преданность к престолу основаны на природных свойствах народа; где есть отечественные законы и твердость в управлении, тщетны и безумны всегда будут все усилия злонамеренных: они могут таиться во мраке, но при первом появлении, отверженные общим негодованием, они сокрушатся силою закона. В сем положении государственного состава каждый может быть уверен в непоколебимости порядка, безопасность и собственность его хранящего, и, спокойный в настоящем, может презирать с надеждою в будущее. Не от дерзостных мечтаний, всегда разрушительных, но свыше усовершаются постепенно отечественные установления, дополняются недостатки, исправляются злоупотребления. В сем порядке постепенного усовершения, всякое скромное желание к лучшему, всякая мысль к утверждению силы законов, к расширению истинного просвещения и промышленности, достигая к нам путем законным, для всех отверстым, всегда будут приняты нами с благоволением: ибо мы не имеем, не можем иметь других желаний, как видеть Отечество наше на самой высшей степени счастия и славы, Провидением ему предопределенной.

Наконец, среди сих общих надежд и желаний, склоняем мы особенное внимание на положение семейств, от коих преступлением отпали родственные их члены. Во все продолжение сего дела сострадая искренно прискорбным их чувствам, мы вменяем себе долгом удостоверить их, что в глазах наших союз родства предает потомству славу деяний, предками стяжанную, но не омрачает бесчестием за личные пороки или преступления. Да не дерзнет никто вменять их по родству кому-либо в укоризну: сие запрещает закон гражданский и более еще претит закон христианский».

В отечественной литературе все эти заявления манифеста издавна принято считать ханжеством Николая I. Действительно, никто из родственников декабристов и в самом деле не пострадал — явное «ханжество»!

Еще ярче демонстрирует «ханжество» императора судьба жены и дочери Рылеева.

Наталья Михайловна скептически относилась к образу жизни своего мужа, но искренне любила его. Особенно ее смущали собрания Северного тайного общества в их квартире. Присутствовать на таких посиделках ей запрещалось, объяснять что-либо Кондратий Федорович не желал.

Обиженная супруга несколько раз бросала Рылеева, забирала дочку и уезжала к родителям. Но всякий раз возвращалась.

Утром 14 декабря, когда Рылеев собрался на Сенатскую площадь, застигнутая врасплох, Наталья Михайловна выбежала следом за мужем — простоволосая и неодетая, с дочкой на руках и возопила:

— Настенька, проси своего отца, чтобы он не уходил, проси за себя и за меня!

Рылеев поспешно убежал.

Во время следствия Николай I распорядился выдать Наталье Михайловне материальную помощь — 2000 рублей. Считается, что это была очередная провокация императора! О помощи сообщили Рылееву, и якобы в благодарность, Кондратий Федорович дал на следствии откровенные показания о подготовке восстания 14 декабря.

О глупости такой трактовки поступков Николая I и Рылеева даже рассуждать не стоит. Достаточно того, что уже после казни декабристов императрица передала на именины Настеньке одну тысячу рублей, а император назначил Рылеевой пенсию до вторичного замужества. Дочь тоже получала государственный пенсион — до совершеннолетия.

В демократической среде тех времен распространялась байка, будто после казни мужа вдова Рылеева осталась без средств к существованию и вся его семья подверглась преследованию и унижениям. Особенно всех возмущало то, что Настеньке пришлось сменить свою фамилию с Рылеевой на Кондратьеву, поскольку Николай I повелел не принимать детей осужденных в учебные заведения под фамилией преступников. Согласитесь, император имел на такое решение и право, и веские доводы.

23 сентября 1990 г. в Москве состоялся первый за годы советской власти крестный ход. Маршрут его пролегал от Успенского собора Кремля к храму Вознесения Господня в Сторожках, более известному как храм у Никитских ворот. Возглавлял крестный ход Патриарх Московский и всея Руси Алексий II.

Когда начало хода с Патриархом во главе свернуло у площади Арбатских ворот с проспекта Калинина [101] Ныне эта часть проспекта называется ул. Воздвиженка на Суворовский бульвар [102] С 1993 г. ему возвращено старинное название Никитский бульвар. и прошло к храму у Никитских ворот, сопровождавшая шествие милиция без каких-либо объяснений или предупреждений перекрыла движение, оттеснила рядовых участников хода на проспект и стала избивать людей дубинками. Продолжалось это несколько минут, после чего резко прекратилось, и побитым дали возможность продолжить путь. Так в преддверии уничтожения СССР срочно «перестраивавшиеся» на ограбление толпы власти целенаправленно возбуждали народ, весьма профессионально опорочивая коммунистическую идею и советский строй. Сейчас об этом старательно умалчивают, я же рассказываю как непосредственный участник событий.

Пока взвинченные люди приходили в себя, у храма началась праздничная церемония. Алексий II обратился к собравшимся. В патриаршем слове, в частности, было сказано и о том, что именно в храме у Никитских ворот в 1831 г. Александр Сергеевич Пушкин венчался с Натальей Николаевной Гончаровой. Едва Патриарх произнес это, как в ответ ему крикнули:

— Со Смертью он своею венчался! Со Смертью!

Слова эти на мгновение повисли над умолкшей площадью, а затем привычный ко всему Алексий II продолжил речь.

Выкрикнула столь явную для обывателя крамолу Кира Павловна Викторова (1923–2001), головная боль, бич и крест отечественных пушкиноведов 1980-х — 1990-х гг. Выдающийся исследователь, необычайно проницательная женщина, Кира Павловна более тридцати лет занималась изучением жизни и творчества Александра Сергеевича, но при этом так и осталась стихийным дилетантом. Я бы сказал, грандиозным дилетантом, что изначально позволило ей отвергнуть шоры официальной пушкинистики, а потому сделать целый ряд неординарных научных выводов, которые ныне буквально взрывают наши двухсотлетние представления о Первом русском поэте и его судьбе.