Виктор Еремин - Тайны смерти русских писателей

Первым, кому в России досталось тогда от императора «на орехи», видимо, оказался великий князь Михаил Павлович — за покровительство Лермонтову в его конфликте с Бенкендорфом. Великий князь в меценаты поэту никогда не стремился, а после императорского разноса стал со временем злейшим врагом Михаила Юрьевича. Это ему принадлежит высказывание по поводу «Демона»: «Был у нас итальянский Вельзевул, английский Люцифер, немецкий Мефистофель, теперь явился русский Демон, значит, нечистой силы прибыло. Только я никак не пойму, кто кого создал: Лермонтов ли духа зла или же дух зла — Лермонтова» [208] Герштейн Э. Г. Судьба Лермонтова. М.: Худож. лит., 1986. .

Невозможно удержаться от смеха, когда читаешь возмущения отечественных литературоведов, особенно современных, по поводу частного письма Николая I. Главное в этих преисполненных негодования обличениях: кто он такой, этот Николай I? Как посмел «прапорщик на престоле» с его солдафонскими мозгами иметь мнение о творчестве, не то что порицать создание величайшего национального гения? При этом используются древние (и весьма гнусные) приемы демагогов — выдирают из текста письма удобные для «обличений» клочья и одновременно старательно размахивают (к месту и не к месту) именем трагически погибшего поэта. Наиболее распространенный аргумент обличителей: император сам переспал чуть ли не со всеми фрейлинами двора, ему ли, развратнику, вообще рассуждать о нравственной стороне произведений непревзойденного Лермонтова?!

Отвечая на эти вопросы, прежде всего подчеркну: Николай I заслуженно входит в немногочисленный ряд выдающихся государственников, кто создавал и хранил ту Россию, которую в XX в. мы развалили — вначале в незначительной степени большевики, а окончательно и бесповоротно разодрали страну на националистические ошметки во имя личной наживы нынешние буржуазные демократы и прежде всех обслуживающая их либеральная интеллигенция. Спрашивается, кому, как не государственнику, сознающему свою ответственность перед возглавляемым им народом, давать оценку творчеству современного ему писателя с позиций созидательной ценности произведений этого писателя для духовного укрепления российского общества? Тем более что оценка эта была дана в частном письме, дана честно, четко, с разъяснением позиций и со знанием дела.

Еще комичнее выглядят рассуждения критиков о нравственном и безнравственном, если учесть, что в XVIII — первой половине XIX в. в этих понятиях доминировали прежде всего вера в Бога, верность государю и долг перед Отечеством. Все прочее, в том числе и интимная жизнь человека, были вторичны и относились скорее к области бытовой морали. И «Герой нашего времени», и в еще большей степени «Демон» для своей эпохи были произведениями аморальными (о «Маскараде» вообще умолчим), они только подтверждали, что сокрытие Михаилом Юрьевичем от начальства факта дуэли с Барантом случилось не по вине молодого легкомыслия или из-за правомерных опасений офицера за свое будущее, но в первую очередь по причине злостной, глубоко укоренившейся в Лермонтове безнравственности в целом.

И здесь мы подходим к главному, напрямую Николаем I не сказанному, но буквально сквозящему в каждой строке его письма. Помните, В. И. Ленин назвал роман «Анна Каренина» зеркалом русской революции? Он имел в виду, что в романе как нельзя ярче вырисовалась картина всепоглощающего нравственного разложения отечественной аристократии, дворянства и интеллигенции в целом, а это неизбежно вело к единственному исходу — к народной революции. Но виновен ли был в этом лично Лев Толстой? То, что писатель сам был частью этой аристократии и этой интеллигенции и нес в себе все пороки современного ему общества, вовсе не означает, что он не имел права хотя бы косвенно признать неизбежность великой смуты (им же в числе многих прочих спровоцированной). К тому же Лев Толстой создавал свой шедевр уже на завершающем этапе существования императорской России, в преддверии катастрофы.

Но первым романом — зеркалом русской революции — бесспорно следует признать «Героя нашего времени»! Это был роман-предчувствие, роман-сирена о том, что разложение правящей элиты России принимает катастрофический, необратимый характер. При этом Лермонтов неотвратимо был частью этой порочной элиты общества, и требовать от него иного подхода в своих творениях никто не имеет права. Недаром поэт в предисловии к роману сказал: «… Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно портрет, но не одного человека; это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии…» Точно так же и теми же пороками был болен и сам Лермонтов — родное дитя своей общественной среды. Более того, восторг читателей — современников писателя по поводу лермонтовского романа во многом является свидетельством всеохватывающей деградации и морального разложения правящего класса России уже в 1840-х гг.!

Император же, как государственник, неизбежно требовал от творца не творчества, а агиток за нравственность! И это тоже следует понять и не осуждать. Здесь мы опять же приведем пример из истории Древнего Рима — трагедия Октавиана Августа, боровшегося за нравственность аристократии во имя спасения этой же аристократии: борьба эта потерпела сокрушительное поражение, и Рим в конце концов пал, преданный и загубленный собственными аристократами.

Интуитивно Николай I уловил подспудный смысл «Героя нашего времени», но одновременно почувствовал собственное бессилие перед надвигавшейся развязкой, тщетность своих попыток противостоять ей… А потому автор романа стал для императора знаковой фигурой его могущественного бессилия перед грядущим. Вскоре Крымская война подтвердила правоту Лермонтова.

Уже после гибели поэта мнение Николая I о «Герое нашего времени» и Лермонтове поддержала его старшая сестра, герцогиня Веймарская Мария Павловна [209] Мария Павловна (1786–1859) — дочь Павла I и Марии Федоровны-старшей, супруга великого герцога Карла Фридриха Саксен-Веймар-Эйзенахского; знаменитая меценатка и покровительница Гете в последние годы его жизни. , блистательная покровительница великого Гете. В частности, она написала императрице-ятровке:

«Его роман отмечен талантом и даже мастерством, но если и не требовать от произведений подобного жанра, чтобы они были трактатом о нравственности, все-таки желательно найти в них направление мыслей или намерений, которое способно привести читателя к известным выводам. В сочинении Лермонтова не находишь ничего, кроме стремления и потребности вести трудную игру за властвование, одерживая победу посредством своего рода душевного индифферентизма, который делает невозможной какую-либо привязанность, а в области чувства часто приводит к вероломству. Это — заимствование, сделанное у Мефистофеля Гете, но с тою большой разницей, что в «Фаусте» диавол вводится в игру лишь затем, чтобы помочь самому Фаусту пройти различные фазы своих желаний, и остается второстепенным персонажем, несмотря на отведенную ему большую роль. Лермонтовский же герой, напротив, является главным действующим лицом, и, поскольку средства, употребляемые им, являются его собственными и от него же и исходят, их нельзя одобрить» [210] Герштейн Э. Г. Судьба Лермонтова. М.: Худож. лит., 1986. .