Вячеслав Кабанов - Всё тот же сон

А наш футбол не собирал, конечно, много публики, но всё же зрители бывали. Играли мы на улице, где не было тогда асфальта и машин, разделившись на две команды, обозначив ворота пирамидами плоских камней. Вот с мячом всегда была проблема, вернее, с камерой, потому что кругом колючек разных было много. Если прокол совершала аккуратная и точная колючка, можно было поступить таким образом. Через сосок, или пипку, забрасывался в камеру миниатюрный камушек, потом он втрясался на место прокола… Тут надо было его снаружи зацепить щепотью, оттянуть и туго перевязать суровой ниткой. Потом, конечно, на покрышке обозначалась небольшая бородавка, но это ничего. Имелся и лучший способ ремонта, если откуда-то бралась сырая резина . Чудесная была это вещь! Из мягкой, толстенькой и жирноватой гуттаперчи вырезался кружок, его окунали в керосин и прилагали к месту прокола. Мягкая эта заплатка почти мгновенно и навек прилипала.

Игра на улице Колхозной была не только развлечением. Здесь отбирался состав команды для игр на стадионе. Вот, скажем, Ромка на Колхозной играл, а на стадионе не играл.

Мальчишеских команд внутри Геленджика было три. Они сражались за геленджикское первенство. Мы, живущие вокруг Колхозной, так и звались — «Колхозники». А пацаны из греческого квартала, где была геленджикская церковь, назывались «Церковники». Те же, что жили ближе к базару, носили имя «Ярмарка».

С «Ярмаркой» мы играли на равных: то мы их, то они нас побеждали. Но с «Церковниками» было иначе, примерно так, как звучало в известной тогда байке про драку: то я под ним, то он на мне… Мы с ними играли множество раз, и всякий раз шли бодро, готовые победить, но они нас просто давили. «Церковники» все были старше и много крупней. Конечно, кроме Арайца.

Араец, блондинистый грек, был весь миниатюрный, но он родился виртуозом. Мяч у него отнять никому не удавалось, приходилось ждать, когда Араец другому греку отпасует. Когда же он вскрикивал: «Я!» — или «Сам!», или «Галя-галя!» (что значило по-гречески «тихонечко ко мне»), его команда тут же исполнялась. Когда Араец прорывался, мяч от ноги к ноге его метался как будто заключён был в узкий коридор, ведущий исключительно в наши ворота. И Араец всегда хотя бы два, а то и три-четыре гола забивал. Ещё у Арайца был удивительный, неподражаемый приём. Когда где-нибудь в центре поля или в штрафной площадке какой-нибудь битюг (их или наш), взятый в игру исключительно за крепость корпуса и силу ноги, дорвавшись до случайно к нему прилетевшего мяча, давал идиотскую свечку, а все — они и мы, стараясь угадать траекторию, кучей бегали туда-сюда, Араец всегда оказывался в эпицентре и мяч забирал. Он делал это так: подняв голову, следя за вертящимся в небе мячом и одновременно взглядывая вниз, намечал точку падения, потом складывал руки кольцом где-то у себя под животом, приоткрывал рот и двигался туда-сюда боксёрскими движениями на ринге, как будто приглашая мяч попасть в его кольцо. И мяч, заворожённый, точно летел именно в это кольцо, но кольца уже не было, а была только нога Арайца, подошвой пригвоздившая мяч, не дав ему ни разу подпрыгнуть. «Арэц!» («Вот так!»), — восклицал при этом Араец, отчего и получил своё прозвище.

Капитаном «Церковников» был Чафут. Высокий, прямой, костлявый и с мрачно-огненным взором. Говорили, что у Чафута туберкулёз и жить ему только до двадцати (так врачи определили), но, слава Богу, я видел его ещё в восьмидесятых. Он был так же высок, прям и костляв. Печален и одинок.

Чафут играл в центре нападения, и был он не столь искусен, сколь страшен, с ним вплотную никто не сходился. Однажды случилось вот что.

Я всегда играл только в защите: в беге был не силён, и агрессии натуре моей недоставало. А вот не пропустить к воротам игрока или мяч — тут я был защитником Родины.

Чафут шёл к воротам по центру, сшибая встречных и поперечных, а я был на левом краю штрафной площадки — оттуда, только что, меня обойдя, мяч передали в центр на Чафута. И вот он, отшибив всех мешающих, в трёх метрах от линии ворот, он сейчас будет бить… Я сбоку подскочил и кинулся, и сшиб Чафута. Я сшиб его влёт, от этого он должен был прилично отлететь, но он не отлетел, а пал, подкошенный на месте. Оказалось, что, сшибая Чафута, я одновременно наступил ему на ногу.

Гол не был забит. Чафут не сразу поднялся, а потом всё ходил кругами, прихрамывая и обращая ко мне особо мрачно-огненные взоры. Я подумал, что сейчас что-то будет, но не случилось ничего. Только шип змеиный сквозь зубы.

А всё потому, что правила я не нарушил. «Церковники» против нас именно так всегда играли. Конечно, я, недостойный, посягнул на самого Чафута, священную и страшную особу, но это посягательство столь мелкого защитника на самого Чафута настолько невероятно было наглым, что Чафут и его команда, наверно, решили: у этого мальца есть, видимо, какие-то особые, таинственные полномочия. Иначе не могло и быть.

А мы всё думали: ну как же нам с «Церковниками» правильно сыграть? И вот нас озарило: игра по правилам, без грубости, была бы в нашу пользу! И значит, нужен нам судья.

Мы с Вадькой начали поглядывать на дядю Асю, ещё робея подступиться. Дядя Ася Юшко был профессиональный физкультурник (это он отломил рукоятку затвора у дедовой винтовки). Дядя Ася наш был пловец, прыгун в воду, гимнаст, футболист. Ну и, конечно, он был наш кумир. Он приказывал нам что-нибудь делать (ну, скажем, собрать в саду сливы, упавшие после норд-оста), и мы испытывали счастье рабов, гордящихся тем, что у них самый лучший хозяин.

Мы мялись, мялись и решились. Дядя Ася после обеда курил свои половинки «Памира» через короткий мундштучок, прихлёбывая чай, и был на редкость благодушен. Он выслушал нашу дрожащую просьбу, сверкнул глазами и сразу назвал цифру гонорара. Мы никогда не могли различить, где дядя Ася шутит, и на всякий случай всё принимали всерьёз. Мы приуныли, а сёстры дяди Аси, наши тётки, не очень тоже различающие юмор любимого брата, сказали, что они заплатят ему эти деньги.

С «Церковниками» мы договорились и сообщили, что будет судья. Они насторожились, пошептались и сказали, что ладно: всё-таки взрослый, настоящий судья из Москвы — было лестно.

И вот мы с ними сошлись. «Церковники» выставили двух новых игроков, таких здоровых, что судья возразил: они, мол, уже не могут играть за юношескую команду. «Церковники» заспорили, упирая на то, что эти игроки в седьмой класс не ходили, и чтобы встречу не отменять, мы с ними согласились.

У нас, забыл сказать, случилась неприятность. Ночью, перед самой игрой, у Касандыла разнесло щёку, и он явился с преогромнейшим флюсом, но и с решимостью играть. Касандыл был наш левый край, его бег, напор, самоотдача не знали равных, без него было нечего делать. Не знаю, где б еще нашёлся футболист такой великой преданности своей команде, как Володька с Новороссийской с преудивительно звучащим прозвищем — Касандыл. Он был коряв, мускулист, косолап, свиреп и бесконечно добр. Он плакал, но играл.