Николай Сченснович - Записки актера и партизана

- Скоро будет хутор, - говорит возница.

И в это время телега ныряет в глубокую яму. Наткнувшись на какой-то подводный пень или камень, переворачивается. Возница окунается с головой, а я успеваю уцепиться за край телеги, но все-таки ноги выше колен промочил. Оружие, сумка с бельем, хлеб - все погрузилось в воду и намокло. С трудом выбираемся, поднимаем телегу, снимаем сапоги и выливаем из них воду.

Едем дальше. Становится холодно ногам, а возница, весь мокрый, танцует рядом с телегой, чтобы хоть немного согреться.

Километра через три увидели обставленную срубленными деревьями хату, а за ней - вторую, на плоской крыше которой, в целях маскировки, была насыпана земля и сделаны грядки. Это от немецких самолетов, которые бомбили и обстреливали отдельные хутора, уцелевшие или восстановленные после блокады пущи.

Подъезжаем ко второй хате. Во дворе горит маленький костер. Мы начинаем сушить свою промокшую одежду. Тут стоят трое партизан: одна женщина и двое мужчин. Они только что переправились с того берега на лодке. Начинаются расспросы и споры. Партизаны уверяют, что подводы и лошадей переправить не удастся.

Подходит хозяин хутора и лодки - молодой парень по имени Юзик. Он молча прислушивается к разговору, затем объясняет, что телегу можно разобрать и перевезти по частям, груз тоже. А вот перейдет ли лошадь? В глубоких местах она переплывет. Но на той стороне реки топкое болото, в котором лошадь может завязнуть, и вытащить ее будет невозможно.

Мы с возницей прислушиваемся к спору, сушимся возле костра и едим промокший хлеб и колбасу, обжаривая их предварительно на прутках в огне.

Наконец принимаем решение двигаться дальше. Мой возница возвращается назад, а я отправляюсь вперед со второй подводой.

Подъезжаем к реке. Маленькая болотная речонка разлилась сейчас чуть ли не на полкилометра. На воде возле берегов тонкая, как стекло, корочка льда, и по течению плывут, будто хрустальные, льдинки.

Начинаем разбирать телегу. Один партизан переезжает на противоположный берег, все время тщательно прощупывая дно длинным шестом. Двое остаются на этом берегу. Я лежу возле костра на плащ-палатке и наблюдаю за переправой. Лодка со стоящим в ней Юзиком медленно курсирует туда и обратно.

Возле меня играют ребятишки: две девочки и один мальчик, вооруженные до зубов самодельным оружием из щепок и прутиков. Лошадь медленно бродит, кое-где пощипывает прошлогоднюю сухую траву.

Вот телега, весь груз и партизаны уже на том берегу. Осталось переправиться мне и переплыть лошади. Дают длинный прут, и я сажусь на нос лодки, чтобы погонять лошадь в воде. Затем ее загоняют в реку, и мы трогаемся. Лошадь плывет к островку. Это самая легкая часть пути. За островком начинается вязкое дно - самое опасное место. Пока все идет благополучно. Лошадь выходит на островок, встряхивается и начинает искать сухую траву. Меня тоже высаживают. Беру лошадь за уздечку и веду на противоположную сторону островка к воде.

На той стороне реки кроме троих партизан, ехавших со мной, стоят еще трое, и каждый принимает самое живое участие в переправе. Все наперебой дают советы, но до меня доносится неразборчивый хор голосов.

Юзик в это время молча огибает островок. Я тоже ничего не отвечаю. Да и никто не требует ответа. И так ясно, что все зависит от лошади. Она, старая, партизанская, привыкшая ко всему, постарается выйти и из этого испытания. Нужно только предоставить ей самой выбирать дорогу через топкую грязь.

Наконец лодка обогнула островок, и я погнал лошадь в воду. Умное животное, осторожно ступая и обнюхивая воду, начало медленно двигаться вперед. Я махал хворостиной. Юзик покрикивал. А с противоположного берега слышались причмокивания, ласковые слова и возгласы одобрения.

Лошадь шла зигзагами, выбирая более безопасный путь. Иногда проваливалась глубоко в воду. Но тут же делала судорожные усилия, вырывалась из грязи и продолжала пробираться дальше. Наконец показались из воды ноги. Измученное животное подошло к берегу. Все руки тут же потянулись к уздечке и вытащили дрожащую от усталости лошадь на сушу.

Вся переправа заняла у нас около трех часов. Собрали телегу, поблагодарили Юзика, пообещав угостить его при возвращении назад московскими папиросами, затем, погрузили багаж и поехали, а вернее - пошли вслед за подводой.

Я думал, что на этой переправе все наши мучения окончатся и оставшиеся километры мы пройдем спокойно. Но оказалось, что впереди, пожалуй, самое трудное. Дорога постепенно исчезла и превратилась в такую топкую грязь, что лошадь без нашей помощи не могла тянуть подводу. Ноги проваливались в топкое месиво почти до колен, и вытаскивать их приходилось с усилием. Это было так тяжело, что часто останавливались, чтобы отдышаться и не упасть от усталости.

Наконец дошли до такого места, что передвижение на телеге стало немыслимым. Двое партизан отправились в межрайпартцентр за помощью, а я с третьим уселись на воз и стали ждать их возвращения. От усталости задремали, а потому появление большой группы людей было для нас неожиданностью.

Прибыли несколько верховых и пеших, которые весело и энергично взялись разгружать телегу. Груз положили на верховых лошадей и тронулись в путь. Остальные партизаны с лошадьми остались разбирать телегу.

Я шел, держась за хвост лошади - идти самостоятельно не хватало сил. Где и как мы шли, трудно сказать. В это время стало так темно, что вокруг ничего не было видно.

Пришли к большой землянке, где помещался комендантский взвод. Тут мне дали воды умыться и обмыть сапоги, после чего я отправился в штаб доложить о прибытии. Ефим Данилович Гапеев расспросил меня о здоровье, распорядился покормить горячим ужином и отправил отдыхать в землянку комендантского взвода. Заснул я моментально и первую ночь спал как убитый.

В МЕЖРАЙПАРТЦЕНТРЕ

Лагерь межрайпартцентра размещался на песчаном островке, густо заросшем сосновым лесом и окруженном болотом. В центре находился штаб соединения землянка Ефима Даниловича, замаскированная снаружи кустами.

На этом песчаном островке вода подходила очень близко к поверхности, а потому срубы землянок нельзя было глубоко опускать в землю. Помню низкое помещение штабной землянки с покатой крышей, обложенное сверху дерном и мхом. Возле входа - скамеечка, и напротив, под деревом, - колодец. На скамейке ведро с водой и кружка.

Просторная землянка внутри обтянута белым парашютным шелком. Он придавал ей опрятный и даже красивый вид. Кровати тоже задернуты белыми шторками, и их совершенно не видно. По обе стороны входных дверей - два небольших окошка.

В землянке стоял большой стол, за которым писали, рассматривали карты, а иногда обедали. Было несколько табуретов и скамья. Слева возле двери находилась железная печка со стоящим на ней большим чайником, а возле нее маленькая скамеечка с ведром и кружкой. Под скамеечкой - мелко наколотые дрова. Зимой печка ставилась посреди землянки, а на лето ее отодвигали к выходу и использовали только для кипячения чая.