Альберт Шпеер - Шпандау: Тайный дневник

16 августа 1959 года. Стоит страшная жара. Я через день выливаю пятьдесят полных леек, вместимостью десять литров каждая, на растения, которые посадил весной. Получается, я таскаю пятьсот литров, или половину метрической тонны. Я могу быть доволен: из шестидесяти растений, посаженных весной, погибли только два.

Наше водораспылительное устройство, которым мне разрешают пользоваться в саду, вращается быстро или медленно в зависимости от напора воды, но на любой скорости струйки воды закручиваются, пересекаются друг с другом, рисуя дивные узоры. Напор можно уменьшить, и тогда разбрызгиватель перестает вращаться, хотя воду по-прежнему разбрызгивает. Баданов приходит в восторг от этой смены скоростей. Он играет с разбрызгивателем.

— Сейчас медленно. Теперь быстро. Теперь совсем выключить.

Как оказалось, в Шпандау необычно сильный напор воды, и когда русский устраивает свои фонтанные соревнования, я открываю кран в пятидесяти метрах от него. Разбрызгиватель останавливается, и тогда я снова закрываю кран. Разбрызгиватель тотчас начинает бешено вращаться. Баданов, качая головой, его останавливает. На этот раз он очень медленно открывает свой кран. Так же медленно разбрызгиватель начинает вращаться. Баданов в замешательстве. Я снова открываю свой кран, и машина опять замирает. Баданов удивляется еще больше, когда я закрываю вентиль, и разбрызгиватель в очередной раз начинает вращаться. Теперь Баданов медленно поворачивает вентиль, но я тут же закрываю свой кран. Разбрызгиватель вращается на бешеной скорости. Снова открываю. Разбрызгиватель замирает. И так далее, пока Баданов, сбитый с толку капризами техники, не уходит из сада.

Странно, что это занимает мои дни, месяцы и годы. Иногда я думаю обо всем, что мог бы сделать за это время. Теперь я прокладываю дорожки в тюремном саду, размышляю о преступлении и наказании или занимаюсь всякими глупостями.

17 августа 1959 года. Американский директор, на этот раз всего лишь капитан, постоянно всех спрашивает: «Есть проблемы?» С тем же постоянством я отвечаю «нет». Сегодня, чтобы не показаться невежливым, я сказал несколько слов по поводу жары. Он решил, что это официальная жалоба, и ответил:

— С этим мы ничего не можем сделать.

14 сентября 1959 года. Сегодня Садо с воодушевлением говорил о победе русских, которые недавно запустили ракету на Луну.

— Это поразительно, — сказал я, — учитывая, что сейчас на небе только полумесяц.

Садо ответил, не подумав:

— Конечно, из-за этого было еще труднее. Боже, я об этом даже не подумал. Ну русские дают!

Он уже был в нескольких шагах от меня, когда до него дошло. Он остановился в задумчивости, потом резко удалился.

17 сентября 1959 года. В кармане брюк лежали кучи записей — довольно глупые эпизоды вроде случая с разбрызгивателем. Сегодня я их сжег. Когда я их читал, мне стало неловко. Я скатываюсь до уровня, который не могу себе позволить.

Но только один момент: кролики не обращают никакого внимания на нафталин.

Гесс слабеет — Попытка его самоубийства — «Застольные беседы Гитлера» — Бломберг: Гитлер — блестящий стратег — Дилетант — Карл Май, поддержка в критических ситуациях — Шпандау: монастырская жизнь — Зарождение тюремной дружбы Шираха с Гессом — Запрет на оперы о любви — Ненависть Эйхмана и Гитлера к евреям

22 октября 1959 года. Новый советский директор, похоже, неплохой человек. Я сказал об этом Наумову. Но в ответ он сослался на русскую пословицу, которая утверждает, что ты не узнаешь человека, пока не съешь с ним пуд соли.

Я посмотрел в словаре. Русский пуд весит тридцать четыре фунта.

12 ноября 1959 года. Цензура по-прежнему не пропускает ни одну газетную статью о Шпандау, но многие доброжелательные охранники держат нас в курсе событий. За последние несколько дней мне четыре раза рассказали о статье в «Санди Таймс». Сегодня утром пятый охранник под страшным секретом дал мне почитать саму газету. После обеда мне принесли еще одну, и чтобы не выдать предыдущего охранника, мне пришлось перечитать ее снова со всеми проявлениями радостного удивления, включая громкие «ахи» и «охи». Статья называется: «Последние нацисты могут выйти на свободу».

14 ноября 1959 года. Нашего капеллана неожиданно куда-то вызвали; другой капеллан проделал долгий путь из французского управления в Баден-Бадене, чтобы в эту субботу совершить богослужение для единственного заинтересованного обитателя Шпандау. Но он знает только французский язык. Маскер прервал его прямо посреди литургии:

— Простите, но здесь разрешается говорить только по-немецки.

Я перевел. Капеллан был потрясен.

— Но я француз, по-немецки я могу сказать только guten Tag и guten Abend.

Тем не менее, службу остановили. Но пластинка с записью «Те Деум» на латыни возражений не вызвала. Пока играла музыка, капеллан бормотал, закрыв лицо руками: «C’est impossible, impossible!» Прощаясь, он мучительно подбирал немецкие слова:

— С вами Бог! И днем и… ночью!

18 ноября 1959 года. Некоторое время Гесса мучают боли. Подозревают, что он небольшими порциями глотал стиральный порошок и вызвал желудочные колики. Из-за этого все моющие и чистящие средства теперь разрешается использовать только под надзором.

19 ноября 1959 года. В последнее время Гесс стонет и кричит днем и ночью. Он ко всему безразличен и лежит, уставившись на стену. За семь недель он похудел почти на четырнадцать килограмм; при росте 1,75 метров он сейчас весит всего сорок пять килограмм. В ванной он напоминает мне гротескную фигуру с полотен Иеронима Босха. Он больше не может пройти несколько шагов до умывальной комнаты без посторонней помощи. Сегодня я написал о его состоянии президенту немецкого Красного Креста.

24 ноября 1959 года. Суета в коридоре, постоянно хлопает дверь в камеру Гесса, все бегают туда-сюда. Впервые за долгое время меня не выпускают из камеры. Чувство неизвестности.

25 ноября 1959 года. Утром удалось навестить Гесса. Он лежал на кровати с забинтованными запястьями. Когда я вошел, он повернул ко мне восковое лицо. Тем не менее, он похож на нашкодившего ребенка. Он заговорил даже с каким-то оттенком жизнерадостности:

— Когда вы вчера работали в саду, а охранника не было поблизости, я быстро разбил очки и осколком стекла вскрыл себе вены на запястье. В течение трех часов никто ничего не замечал, — продолжал он с довольным видом. — Я лежал в камере, и у меня было полно времени для того, чтобы истечь кровью. Тогда я навсегда избавился бы от боли. Я уже чувствовал приятную слабость. Но потом вдалеке услышал шум. Этот несчастный советский полковник совершал обход. Он увидел меня и немедленно зашил рану.