Альберт Шпеер - Шпандау: Тайный дневник

Смена года повергла Функа в глубокую депрессию — поскольку он приговорен к пожизненному заключению, прошедший год ни на йоту не приблизил его к свободе. Я стараюсь его развлечь и рассказываю несколько случаев из тех времен, когда я был министром вооружений — обычные, но забавные истории, к примеру, как однажды слишком нервный лейтенант арестовал меня в окрестностях Кале. К нам заглядывает Гесс, привлеченный нашим весельем: Лонг забыл запереть его камеру. Сверкая глазами, он поделился с нами идеей освещения автомагистралей. Он прочитал, что в Америке начали ставить фонари на автомобильных дорогах. Но, конечно, это сплошное расточительство, как и все в Америке. В Германии, считает он, расходы можно окупить намного проще — ведь тогда машинам не нужны будут передние фары. Это сэкономит электричество, утверждает он, а на сэкономленные средства можно поставить прожекторы. Я возразил, что генераторы все равно будут работать, подавая ток к свече зажигания. Гесс отмахнулся; генератор можно отключить, как только зарядится батарея. Таким образом, энергия будет накапливаться, топливо — экономиться, и все сэкономленные деньги можно будет пустить на освещение дорог. Учитывая, сколько машин в скором времени будет в Германии, денег наберется больше, чем нужно для дорожных фонарей.

Мы слушали, онемев от изумления, потом Функ совершенно не к месту произнес:

— Во всяком случае, герр Гесс, я рад, что вы выздоровели. После недолгого раздумья Гесс строго посмотрел на меня приказал тщательно проработать эту идею. Затем, довольный собой, вернулся в камеру.

6 января 1951 года. После дневного перерыва Лонг подошел к камере Гесса и крикнул командным тоном: «В сад!» Гесс не пошевельнулся. «На выход, на выход!» Гесс со стоном заявил, что у него только что был приступ. «Нет приступ, лучше сад», — непреклонно произнес Лонг на каком-то жутком языке, считая, что говорит по-немецки. Снова долгий и шумный спор. В конце концов появился начальник охраны Террей и пробормотал: «В саду так чудесно». Ко всеобщему удивлению, Гесс вышел без дальнейших возражений.

12 января 1951 года. Имею ли я право смеяться над фантастической задумкой Гесса? Меня рассмешила не только сама нелепая идея, выношенная в его замутненном мозгу, но и его твердая уверенность в ее осуществимости, а также серьезность, с которой он поручил мне разобраться с этим вопросом. И в этом, мне кажется, кроется настоящий пережиток прошлого: убежденность, что все возможно, что действительность можно подогнать даже под самые безумные идеи. Я еще очень хорошо помню, как после 1933-го правительственные приемные заполонили толпы реформаторов и изобретателей. Все несли предложения, от которых зависело спасение нации или, в крайнем случае, прогресс человечества. И иногда кому-нибудь из них удавалось заручиться поддержкой влиятельного функционера и, соответственно, получить средства и разрешение на выполнение своего проекта. Процветало дилетантство, и хотя большинство этих безумных идей были абсолютно безвредными, некоторые из них несли в себе смерть — например, расовые теории, основанные на размерах черепа, бесполезные с научной точки зрения эксперименты на людях и многие Другие. Одним из матадоров на этой арене был Гиммлер. Но иногда я думаю, а не относятся ли планы строительства Берлина и тому подобные вещи к той же категории?

13 января 1951 года. Может быть. Может быть. Но почему мои мысли постоянно возвращаются к тому периоду? Может, я ближе к Гессу, чем мне кажется? Или это всего лишь желание чем-то себя занять, и именно оно заставляет меня собирать обрывки воспоминаний и случаи из прошлого и воспроизводить их на бумаге? Неужели действительно существует такая вещь, как простое времяпрепровождение?

Однажды в воскресенье, в начале апреля 1943-го, мы провожали Гитлера на железнодорожном вокзале в Берхтесгадене. У него был специальный поезд, который из соображений безопасности везли два тяжелых локомотива. К локомотивам был прицеплен бронированный вагон с зенитными орудиями. Всю дорогу на крыше этого вагона стояли закутанные с ног до головы солдаты, готовые в случае необходимости применить оружие. Следом шел вагон Гитлера, в центральной части которого был организован просторный салон. Стены были обшиты панелями палисандрового дерева. Скрытые лампочки, кругом идущие по всему потолку, отбрасывали синеватый свет, от которого лица приобретали трупный оттенок; поэтому женщины не любили находиться в этой комнате. Разумеется, там была кухня и помещения для личных нужд Гитлера: спальня, роскошная ванна, гардероб, приемная и комната для прислуги. Прямо к этому вагону был прицеплен «командный вагон», снабженный всевозможными средствами связи с внешним миром. Вдобавок там располагался кабинет с военными картами, и, таким образом, вагон становился передвижной ставкой фюрера. В следующем вагоне размещалась постоянная охрана Гитлера — двадцать с лишним человек. За ним шли вагоны для гостей, и в тот раз одно купе было предназначено для меня; следом — два спальных вагона первого класса, вагон для прессы и багажный вагон. Замыкал состав второй специальный вагон с зенитными орудиями.

Когда мы около шести часов утра сели завтракать за большим столом, Гитлер без умолка говорил о новом мосте Нибелунгов; он был, по словам Гитлера, воплощением его юношеской мечты. Он хотел обсудить две статуи на южном конце моста работы неизвестного мне скульптора по имени граф Плеттенберг — Зигфрид и Кримгильда, сидящие верхом на могучих конях. Еще издалека Гитлер принялся восхищаться скульптурами:

— Какая прекрасная поза! Эта мускулатура — великолепная работа! А этот прямой, открытый взгляд! Посмотри, с какой решимостью он сжимает шпагу! — Под брюхом коня извивался дракон. — Блестяще! — воскликнул Гитлер — Немецкое искусство. Обратите внимание на детали конской головы. Плеттенберг — необычайно талантливый художник.

Это был совершенно другой Гитлер. Тревоги по поводу производства танков, которые он обсуждал со мной накануне вечером, отошли в сторону.

— Вы только посмотрите на Кримгильду! — продолжал он. — Какое восхитительное тело. Графу, наверное, позировала его жена. А поза — само совершенство!

Хотя по замыслу статуя должна была олицетворять скромность, в облике этой полуобнаженной Кримгильды с полутораметровыми косами было что-то развратное.

Я прошептал кому-то из стоящих рядом со мной людей, что огромная выпирающая грудь станет идеальным гнездом для голубей.

— Вы что-то сказали? — резко спросил Гитлер. Потом продолжил: — На другом конце моста, вон там, будут стоять Гюнтер и Брунгильда. Плеттенберг уже сделал превосходные эскизы. Как только все будет готово, основа для создания города искусств — каковым я вижу Линц — будет заложена. Видите, какой запущенный вид у берега Дуная? Я хочу, чтобы Гислер поставил там дома — один краше другого. Но прежде всего в Линце необходимо построить новый музей и новый оперный театр. Он стоит в горах, и его расположение гораздо удачнее, чем у Вены или Будапешта. Вон там, на склоне холма, мы построим стадион; оттуда будет великолепный вид на панораму города. Мы уже нашли первоклассный оркестр для оперы, оркестр Св. Флориана; Йохум сделает его одним из лучших в мире.