Леонид Васильев - Конфуций

Социально-политическая реальность времен Конфуция была достаточно сложной и весьма нерадостной. Распавшаяся на крупные царства страна, некогда завоеванная чжоусцами (чжоуский ван формально оставался сыном Неба, обладавшим мандатом на высшую власть, но фактически его власть не распространялась за пределы его домена), находилась в состоянии непрекращавшихся междоусобных войн. На фоне войн и внутренних интриг в борьбе за власть в царствах и княжествах отступила далеко на задний план та цивилизованность, культура (вэнь), которая была создана в результате усилий иньцев и чжоусцев на протяжении тысячелетия и которая формально была призвана резко отличать китайцев (хуася), жителей Срединных государств (Чжун-го), от их соседей-варваров.

Одним из важнейших отличий китайцев от варваров считалась основанная на строгой этической норме упорядоченность их социальной и политической структуры — та самая, что была воспета в ранних главах книги документов "Шуцзин" и приписана великим мудрым легендарным правителям Яо, Шуню и Юю. Упорядоченность, гармония в отношениях между близкими и далекими, низшими и высшими, забота о благе народа и умело налаженная администрация приписывались мудрым правителям как некая этическая норма, благодаря наличию которой они и были удостоены благосклонности Неба, стали обладателями небесного мандата, властителями Поднебесной. Увы! Норма уже давно не существовала в реальности. Более того, ее, видимо, вообще никогда не было — вспомним об уже упоминавшейся практике фабрикации фактов в дидактических целях. Зато существовали восходившие к глубокой древности смутные представления о социальной справедливости, гармоничном бытии небольшого родственного коллектива, о мудрых предводителях, чей престиж был тем выше, чем более заботились они о своем небольшом коллективе. Все эти и им подобные предания материализовались в легендах, были символизированы в именах и деяниях мудрых древних правителей. И Конфуций знал и помнил эти предания лучше других. Не просто помнил, но считал образцом для подражания, особенно в условиях, когда древние нормы были нарушены, а на передний план выдвинулись корысть и стяжательство, измена и интрига, коварство, предательство, убийство, постоянные войны.

Конечно, в годы жизни Конфуция корысть и коварство, интриги и убийства прикрывались словами о преданности и патриотизме. Существовали даже своеобразная аристократическая этика, культ рыцарского поведения на поле боя и многие другие аналогичные явления, весьма напоминавшие нормы европейского феодализма, складывавшиеся, кстати, на сходной социально- политической основе раздробленности, междоусобиц и борьбы за власть. Но все это было искажением древних норм, как их понимал и пропагандировал Конфуций. Вот почему целью своей жизни и сущностью своего учения он сделал стремление возобновить утраченное и создать такую систему отношений, такие господствующие ценностные ориентации, которые дали бы возможность если не возродить древние идеалы, то хотя бы максимально приблизиться к ним. На первый взгляд может показаться, что речь идет об утопии безнадежного доктринера. Но Конфуций не являлся ни доктринером, ни даже максималистом, хотя и был бескомпромиссным человеком в своих представлениях о должном. Больше того, несмотря на то, что он втайне всю жизнь надеялся, что Небо обратит на него внимание — ведь не Зря же оно даровало ему высокую степень добродетели-дэ и вложило в него высочайший комплекс цивилизованности-вэнь (VII, 22; IX, 5), — он, будучи трезвым политиком, сознавал, что его мечтам не суждено осуществиться. Поэтому-то он "редко говорил" о судьбе (IX, 1), резонно считая, что "если будет на то воля [Неба], [мое] дао будет реализовано; если будет судьба [такова], дао пропадет" (XIV, 38). Оставалось одно — побудить, заставить других понять и попытаться реализовать дао Конфуция. Неудивительно, что всю свою энергию он направил именно на это.

Учение о дао стало в доктрине Конфуция альтернативой воли Неба, которое почему-то молчит и не высказывает своей воли, хотя порядка в Поднебесной давно нет, а чжоуский правитель-ван явно не обладает необходимым для него дэ. Дао — это великий путь, высший Принцип Достойного поведения, воплощение истины и справедливости, символ должного и благородного, предельная норма добродетеля-дэ. Дао есть и у Неба, но о небесном дао Конфуций предпочитал не распространяться (V, 12). Для него дао — прежде всего человеческое, дао в людях и для людей [11] 11 Tong P. Understanding Confucianism. -Interuatipnal Philosophical Quarterly 1969, vol. IX, N 4, pp. 522 — 523. . Человеческое дао, т. е. в конечной счете то самое дао Конфуция, которое он сам не имел возможности реализовать, — это прежде всего мудрый и справедливый порядок, соблюдение образцовой нормы с ориентацией на идеализированную древность. "Когда в государстве нет дао, стыдно быть богатым и знатным" (VIII, 13). Тот, "кто утром познал дао, может вечером умереть" (IV, 8), т. е. спокойно и без сожалений уйти из жизни, зная, что главное в ней он понял. А тех, кто лишен дао, следует учить ему (но не наказывать, не убивать! — XII, 19).

Переориентация на человеческое дао была не просто" данью времени, естественным откликом на вызов новой эпохи — это была коренная, революционная по своей сути ломка привычных стереотипов сознания. Не Небо, но сам человек выдвигался на передний план в качестве созидателя порядка и ответственного за него. конечно, свято чтя традицию, Конфуций не забывал, что Поднебесная — единая политический структура, которой в древности, согласно преданиям, управляли мудрые. Но такой Поднебесной больше нет, на смену ей пришел конгломерат царств и княжеств, что не соответствует ни воле Неба, ни дао: "Если в Поднебесной царит Дао, то ритуал с сопровождающей его музыкой и военные походы осуществляются сыном Неба; если в Поднебесной нет дао, ритуал с музыкой и военные походы осуществляются князьями" (XVI, 2). А раз традиция нарушена, вершат делами князья и великое Небо, несмотря на это, молчит, — значит, надо брать дело в свои руки.

Пусть нет достойного правителя. Но в Поднебесной всегда были достойные люди, чьи способности и заслуги высоко ценились мудрыми правителями, бравшими их себе в помощники, как это было с Гао Яо при Шуне или с И Инем при Чэн Тане (XII, 22). Нужно только найти таких людей, обучить их мудрости древних, помочь им обрести дао и тем самым подготовить к выполнению обязанностей достойных управителей, умелых помощников современных правителей, которым великое Небо не ниспослало достаточного количества добродетели-дэ. Соответственно Конфуций перетолковал и раннечжоуское представление о дэ, которое в применений к древним мудрым Правителям всегда имело оттенок небесной благодати. Не лишая это понятие вовсе сакральности (сам Конфуций считал, что его дэ — как и вэнь — ему дало Небо, о чем упоминалось), он придал ему смысл критерия этической нормы, сделал дэ знаком наличия должного этического содержания практически у любого, кто склонен внимать реформатору. Накопив необходимый запас дэ, обретя истинное дао, достойный человек окажется тем самым подготовленным к тому, чтобы разумно управлять государством и привести в состояние гармонии запутавшееся в противоречиях и явно идущее к гибели современное Конфуцию китайское общество. Такова была генеральная программа. Дело было теперь лишь за тем, чтобы тщательно ее продумать и реализовать. И Конфуций энергично принялся за это.