Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 5

Два или три дня спустя акушерка была взята под стражу и заключена в камеру. Кастель-Бажак был отправлен в Бисетр, а Воверсен был вычеркнут из списка адвокатов. Процессуальные действия против меня со стороны м-м Кс. К.В. продолжались вплоть до появления ее дочери, но не активно Мисс Кс. К.В. вернулась в отель де Бретань к концу августа, представ перед своей матерью с сертификатом от аббатисы, в котором говорилось, что она содержалась в монастыре четыре месяца, в течение которых она никогда никуда не выходила и не принимала никаких визитов. Она возвратилась домой, когда уже не было опасения, что ее заставят выйти замуж за Попелиньера. Она заставила мать лично пойти к полицейскому лейтенанту и отнести ему этот сертификат, прекратив, таким образом, все свои действия против меня. Он посоветовал ей хранить в будущем по этому делу строгое молчание и дать мне некое удовлетворение, которого я был вправе потребовать, что привело бы впоследствии к некоторому ущербу для чести ее дочери.

Ее дочь, хотя и не опасаясь этого, заставила ее принести мне общее извинение в письменной форме, которое я зарегистрировал в канцелярии суда, и которое позволило мне прекратить процесс во всех формах. Я больше не ходил к ней, чтобы не встретиться с Фарсетти, который взялся препроводить Мисс в Брюссель, гордость не позволяла ей показываться в Париже, где ее история не обошла никого. Она оставалась в Брюсселе с Фарсетти и Магдаленой до момента, когда ее мать вместе со всей семьей не воссоединилась с ней и не препроводила ее в Венецию, где три года спустя она заделалась гранд-дамой. Я увиделся с ней пятнадцать лет спустя, вдовой и сравнительно счастливой, благодаря своим личным качествам, своему уму и своим социальным добродетелям, но никогда больше не имел с ней ни малейшей связи. Через четыре года после этого периода, читатель узнает, где и при каких обстоятельствах я встретил Кастель-Бажака. К концу того же 1759 года, перед моим отъездом в Голландию, я потратил еще денег, чтобы выпустить из тюрьмы акушерку.

Жизнь, которую я вел, была жизнью счастливого и глупого человека, каковым я, в сущности, не был. Большие расходы, что я нес, заставляли меня ожидать неприятностей. Моя мануфактура требовала, чтобы я был в состоянии ее содержать, даже, если сбыт не удавался по причине войны. У меня в магазине находилось четыре сотни штук рисованных тканей, и не видно было, что их можно будет продать до того, как заключат мир, и если этот столь желанный мир не наступал, я должен был поставить точку. Я написал Эстер, приглашая ее отца предоставить мне половину от моих фондов, направить ко мне своего служащего и взяться за дело пополам со мной. Г-н Д.О. ответил мне, что если я хочу переправить мануфактуру в Голландию, он оплатит все расходы отдаст мне половину прибылей. Я любил Париж, и я на это не согласился.

Я тратил много на содержание моего дома в Маленькой Польше, но расходы, которые подтачивали мое состояние, и о которых никто не знал, были гораздо больше. Я проявлял интерес ко всем моим работницам, среди которых находил много достойных, и, поскольку не имел терпения находить подешевле, оплачивал дорого свое любопытство. Пример первой послужил всем основанием, чтобы требовать дом и мебель, как только они замечали, что внушают мне желание. Мой каприз часто длился не более трех дней, и каждая новая замена мне казалась достойнее предыдущей. Ту первую я больше не видел, но продолжал ее содержать. М-м д'Юрфэ, считая, что я веду роскошный образ жизни, не мешала мне; я делал ее счастливой, сопровождая моими оракулами ее магические операции. Манон Баллетти приводила меня в отчаяние своей ревностью и своими справедливыми упреками. Она не понимала, как я могу тянуть с женитьбой на ней, если правда, что я ее люблю; она говорила, что я ее обманываю. Ее мать умерла в эти дни от истощения на руках у них и у меня. За десять минут до того, как испустить дух, она передала мне свою дочь. Я обещал ей от всей души, что сделаю ее своей женой; но судьба, как говорится, этому воспротивилась. Я оставался три дня с этой семьей, разделяя ее боль.

Тяжелая болезнь в эти дни свела в могилу любовницу моего друга Тирета. За четыре дня до своей смерти она отпустила его, чтобы думать только о своей душе, подарив ему ценное кольцо и двести луи. Тирета, попросив у нее прощения, сложил свой багаж и прибыл с ним ко мне в Малую Польшу, вместе с грустной вестью. Я поселил его в Темпле и четыре недели спустя, одобрив его намерение идти искать удачи в Индии, дал ему рекомендательное письмо к г-ну Д.О. в Амстердам. Тот поместил его менее чем через две недели в качестве писаря на судно Компании Индий, направляющееся в Батавию. Он должен был стать богатым, если придерживался хорошего поведения; он канул в неизвестности; он должен был заботиться сам о себе и испытать большие трудности. Я узнал от одного из его родственников в 1788 году, что он в Бенгалии и что достаточно богат, но не имеет возможности, обратив в деньги свои капиталы, возвратиться на родину и жить там счастливо. Не знаю, что с ним стало.

В начале ноября офицер хозяйства двора герцога д'Эльбёф приехал на мою мануфактуру со своей дочерью, чтобы купить одежду на день ее бракосочетания. Очаровательное лицо этой девушки меня ослепило. Она выбрала отрез замечательного сатина, и я видел радость ее души и удовлетворение, когда она заметила, что ее отец доволен ценой; но я не мог устоять перед огорчением, которое причинила мне ее грусть, когда она услышала от служащего, что отец должен купить всю штуку. В моем магазине существовало правило — купить можно было только целый кусок. Я должен был удалиться в свой кабинет, чтобы устоять от искушения сделать исключение из этого правила, и ничего бы не случилось, если бы дочь не попросила директора отвести ее туда, где я был. Она вошла с глазами, полными слез, говоря мне напрямик, что я богат и что я могу сам купить весь кусок, уступив ей те метры, что ей необходимы для платья. Я видел, что ее отец с извиняющимся видом хочет просить меня извинить дерзость его дочери, поступок которой показывает, что она еще дитя. Я сказал, что ценю искренность, и приказал, чтобы ему отрезали столько, сколько нужно на платье. Она перестала меня уговаривать и подошла поцеловать, в то время как отец, найдя это забавным, принялся хохотать. Заплатив, сколько стоит ткань, он пригласил меня на свадьбу.

— Я выдаю ее замуж в воскресенье, — сказал он; будет ужин, танцы, и вы окажете мне честь. Меня зовут Жильбер; я являюсь контролером у г-на герцога д'Эльбёф, улица Сен-Никэз.

Я дал ему слово прийти.

Я пришел туда, но не мог ни есть, ни танцевать. Очаровательная Жильбер держала меня как бы в экстазе все время, которое я провел в этой компании, где, впрочем, никак не мог попасть в нужный тон. Это была толпа офицеров разных знатных домов со своими женами и дочерьми, я никого не знал, никто не знал меня; я выглядел глупо. В таких собраниях тот, кто обладает большим умом, часто выглядит наиболее глупо. Каждый говорил свое слово новобрачной, она всем отвечала, и все смеялись, когда не было ничего не слышно. Молодожен, худой и грустный, радовался новобрачной, что она веселила всю компанию. Этот мужчина, далекий от того, чтобы вызывать во мне ревность, вызывал сочувствие; мне было очевидно, что он женится, чтобы улучшить свое положение; он внушил мне мысль порасспросить молодую, и она дала мне для этого случай, сев около меня после контрданса. Она поблагодарила меня за то, что я для нее сделал, дав возможность изготовить прекрасное платье, которое вызывает всеобщие комплименты.