Теннесси Уильямс - Мемуары

Миссис Эдвина сопровождала меня в Колумбию; ее совершенно не трогало, что я не собираюсь вступать ни в какое братство. Первую ночь мы провели в отеле, а на следующий день она подобрала мне подходящий, с ее точки зрения, пансион. Пансион был разделен по половому признаку — в нем было два здания, их владелицей была весьма живая, средних лет, хозяйка, вдова, разъезжавшая на ярко-красном «Бьюике» с открытым верхом.

Мальчики и девочки встречались только за едой. Там было пианино, две или три девушки умели играть, и слушать их доставляло мне удовольствие.

Забыл упомянуть, что в первый вечер в Колумбии, у почтовой стойки отеля, я написал письмо Хейзл, которая поступила в университет штата Висконсин, и сделал ей предложение. Через неделю пришел доброжелательный, но отрицательный ответ, объясняющий, что мы еще слишком молоды, чтобы думать о подобных вещах…

Я жил в одной комнате с молодым лунатиком. Однажды ночью он встал с постели, пересек комнату, подошел к моей кровати и лег со мной. Я помню его долговязым деревенским мальчишкой, белобрысым, по-юношески слегка прыщеватым, но не отталкивающим.

Естественно, когда он заполз ко мне в постель, я закричал. Он что-то пробормотал и заковылял обратно к своей кровати в другом углу комнаты.

Еще одно признание комической природы.

Несколько ночей подряд я ждал, что эти проявления лунатизма повторятся, и надеялся, что они поведут его в том же направлении.

Но тогда это случилось всего один раз.

Однажды вечером, перед тем, как он должен был вернуться в нашу комнату, я вынул пару креплений из его койки таким образом, что она должна была упасть, как только он попытается лечь.

Наверное, я был психически не совсем здоров в те дни. Во всяком случае, койка на самом деле рухнула, когда он лег. Он, однако, быстро и тихо собрал ее, бросив на меня несколько загадочных взглядов.

Я прожил в пансионе примерно месяц, когда меня посетили не то трое, не то четверо очень хорошо одетых и представительных молодых мужчин из братства Альфа Тау Омега.

По всей видимости, их визит явился следствием вмешательства отца. У него в университете штата Теннесси была пара молодых сколько-то-там-юродных кузенов, по фамилии Мерривезер, влиятельных членов АТО. Они написали в отделение местного братства, Гамма Ро, что сын одного из руководителей Международной обувной компании «прячется» в пансионе, и что это недопустимо, поскольку он является прямым потомком Уильямсов и Зевьеров из Восточного Теннесси, публикующимся писателем и путешественником.

Один из членов братства изложил все это с чрезвычайно выразительной и почти естественной теплотой; он настаивал, что я должен немедленно переселиться к нему в дом братства и увидеть, наконец, насколько это лучше, чем «унылый» пансион.

Сейчас, конечно, я бы сразу раскусил этого «брата», которого я буду называть Мелмотом, и понял бы, кем он окажется.

Голубым, как его глаза…

Но тогда он поразил меня исключительным благородством и шармом.

Я переселился в дом братства. По пути в него мы проходили мимо нового, только еще строящегося, гигантского здания в псевдо-тюдоровском стиле, показавшегося мне весьма привлекательным. Еще не поселившись на временных квартирах (в отделении Гамма Ро), я уже решил вступить в их ряды, то есть принять клятву, если меня попросят, конечно.

Отделение АТО Университета штата Миссури сердечно приветствовало меня в первый момент, но потом — со все большим и большим замешательством.

Они же не могли себе представить столь эксцентричного молодого человека, нарушителя всевозможных порядков и правил.

Раз в неделю, в полночь, происходило действо под названием «суд кенгуру». На этом суде, проводимом с необыкновенной торжественностью, нарушения каждого правила зачитывались вслух для всех собравшихся и отмерялись ударами веслом. Удары были в одних случаях легкими, в других — весьма тяжелыми.

В моем случае они были почти убийственными.

Один из братьев стоял, держа наперевес весло, в конце длинной комнаты. От наказуемого требовалось наклониться, подставив брату с веслом зад и покрепче держать свои яйца, если он не хотел, чтобы наказание включало еще и кастрацию.

Мне частенько назначали максимальное число — десять ударов. И наносились они иногда с такой силой, что я потом едва мог взобраться на второй этаж в свою постель…

В чем заключались мои нарушения?

Они были многочисленными и разнообразными. Практически — неисчислимыми.

Дух анархии вселился в меня. Частично — из-за ностальгии по старому доброму пансиону. Частично — из-за скудости ежемесячного содержания от моего отца. У меня в те дни практически никогда не было рубашек, а на ужин в доме братства полагалось являться в чистой рубашке и в пиджаке.

Колокольчик на ужин звонил в шесть, и я никогда не был готов к нему. Голодным я был, но звонок всегда застигал меня врасплох.

Я ждал, пока все остальные ребята с этажа спустятся в обеденный зал, который находился в подвале. Тогда я прокрадывался в чью-нибудь комнату, надевал его белую рубашку, а потом тайком возвращал, когда ужин заканчивался.

Я был не слишком умен, и меня быстро разоблачили.

Тогда — а это на самой деле страшное признание — я стал подписывать «подложные чеки». Когда у меня были «мороженые свидания», как мы называли дневные свидания, и не оказывалось денег расплатиться по счету в кафе, я выписывал чек на банк, в котором у меня никогда не было никаких счетов. Эти фальшивые чеки вывешивались рядом с кассиром.

Что происходило в тот год в моей голове?

Ничего, что сейчас можно было бы вспомнить.

Примерно раз в месяц братство устраивало танцы, и каждому члену выдавался список девушек, членов женских обществ, допускаемых в братство по этому великому случаю. А я всегда игнорировал этот список и приводил то девушку, не бывшую членом никакого женского общества, то девушку из неприемлемого общества, вроде Фи Мю или Альфа Дельта Пи, что весьма оскорбительно расшифровывалось — по секрету — как «А давай потрахаемся».

Одну девушку из Альфа Дельта Пи я приглашал особенно часто. Эта девушка была нимфоманкой до болезненности — и очень, очень красивой. У нее было только одно выходное платье из переливающегося темно-коричневого атласа, оно не вмещало ее груди и не делало тайны из ее чувственного зада.

Хотя ее присутствие на танцах рассматривалось как нарушение общественного порядка, по ходу вечера братья начинали отбивать ее у меня все чаще и чаще, пока она не начинала двигаться по танцевальной площадке шатаясь, как Типпи Смит из дома Тета или как королева общества Каппа Каппа Гамма, имя которой я забыл.

После полуночи мои коллеги отбивали ее у меня уже полностью, и каждый из них затанцовывал с нею в маленькое темное помещение библиотеки, и что там происходило, я не могу сказать с точностью, но легко могу предположить. Ей доставалось то, что тогда называли «трах всухую».