Анна Масс - Писательские дачи. Рисунки по памяти

Я-то совершенно не ориентируюсь в пространстве и положилась на своих спутников. А их понесло не прямиком, как советовала Тамара, а налево, по узкой тропинке. Тропинка некоторое время петляла, а потом исчезла. Мы забирали то влево, то вправо — тропы не было. Под ногами — заросли черники, вокруг — гнилая, влажная чащоба. Женя споткнулся, ухватился за ствол, и дерево рухнуло. Мы блуждали в поисках тропы, чтобы вывела нас хоть куда-нибудь. Путь пересекали завалы толстых трухлявых стволов. Поставишь ногу — а она проваливается в древесную труху. Комары кружатся над нами сплошным серым облаком.

— Да что же это такое! — в сердцах сказал Женя, размазывая по лицу кашу из комаров. — Леший нас, что ли, водит?

Прав был старик Емельяныч: в таком лесу — не хочешь, а поверишь в леших.

Был двенадцатый час ночи. Еще довольно светло. Стволы деревьев снизу подернуты лиловым туманом. Красиво. Но нам было не до красот. Очень хотелось есть. Дураки, не догадались взять с собой хоть по куску хлеба.

В довершение, мы забрели в болото. Не то, чтобы нас стало засасывать в трясину, но все же не очень-то приятно брести по колено в травянистой густой жиже, руки и лица распухли от комариных укусов, комары визжат в волосах…

…И вдруг мы услышали где-то слева от нас явственный звон колокольчика. Такие колокольчики вешают на шею коровам, чтобы не потерялись. Значит, где-то вблизи жильё!

Мы бросились на звон. Ветки хватали нас за одежду, хлестали по лицам. Сами не заметили, как вылезли из болота. Бежали, перелезали через стволы, перепрыгивая через ручьи, путаясь в ветвях… Только бы не умолкал колокольчик!

И вот чаща расступилась. Мы вышли на пригорок. Прямые сосны стояли не часто, на их тонких, розовых стволах бликами играли пятна остановившегося на горизонте солнца — последней улыбки уходящей белой ночи. Столбы света, как прозрачные колонны, пронзали пространство между деревьями. Пахло хвоей, чистой, сухой землей, земляникой.

Метрах в десяти от нас стояла белая лошадь с колокольчиком на красной ленте через шею. Не затасканная крестьянская кляча, а сказочная, тонконогая, с длинной гривой, стройная кобылица. Чутко подняв красивую голову, она смотрела на нас человеческими глазами. А мы, остолбенев, смотрели на нее.

Она звонко заржала и промчалась мимо нас. Мы — за ней. Она вскоре скрылась за деревьями, но колокольчик звенел, и мы бежали за его звоном. И вот уже мы бежали по тропинке, которую так долго искали. Она привела нас к обрыву. Под обрывом плескалось озеро. На противоположном его берегу стояла деревня. И, темным силуэтом, высокая церковь с тремя куполами.

Мы сели у обрыва на белый сухой мох. Нас окружали заросли лилового вереска. От усталости дрожали ноги.

Белая лошадь исчезла, как и полагается в сказках.

Надо было перебираться на тот берег. Озеро в этом месте сужалось как горловина цифры восемь. Тропинка спускалась прямо к берегу.

Подняв повыше авоськи с тетрадями и фотоаппаратом, мы поплелись через озеро. Оказалось мелко, чуть выше колен.

Был первый час ночи, когда мы, усталые, искусанные комарами, явились в спящую деревню. Сейчас сенокос — «пожня». Ложатся рано, а встают в четыре часа утра.

Можно было переночевать в «байне» на берегу, но очень хотелось есть.

Постучались в первый же дом. Долго не открывали. Наконец открыл бородатый дед в ватнике и кальсонах.

— Здравствуйте, дедушка, извините, мы из московской экспедиции, можно у вас переночевать? — жалобно попросила Лена.

— А ночуйте. Места много, мы со старухой одни живем.

Он проводил нас в большую комнату с двумя деревянными кроватями под пологами.

— Дедушка, а вы нам хлеба не дадите и молока? Мы вам заплатим.

— Каки деньги, берите так. Посмотрите в кладовке. Что найдете, то и берите.

И дед ушел к своей старухе.

В кладовке нашлись крынка молока, латки с простоквашей, круглый домашний хлеб, чугунок с холодной отварной картошкой. Поев, мы едва добрели до кроватей и рухнули, Женя на одну, мы с Леной — валетом — на другую.

Проснулась я от шепота. Лены рядом со мной не было, а с Жениной кровати из-под полога доносилось:

— Леночка, у тебя совершенно очаровательные глазки.

Пауза. Возня.

— …Ну почему, Лена?

— Нет — и всё.

— А помнишь, ты мне на Салм-озере сказала: да!

— Не помню.

— А вот я — всё, всё помню!

Снова пауза. Вздохи. Возня.

— Ну, почему, Лена?..

— Потому что — нет!

— А помнишь, ты мне на Салм-озере сказала: да?

Под эти нудные любовные уговоры я заснула, а когда проснулась, Лена, печальная, но явно устоявшая, снова лежала на моей постели, валетом. Мрачный Женя у окна записывал что-то в свою толстую тетрадь.

В доме никого не было, видно, дед со своей старухой ушли на пожню. Мы оставили на столе три рубля и вышли на улицу. Надо было узнать, как называется деревня, куда мы попали, и где находится таинственное Потеряево.

В деревне оказалось всего пять жилых домов. Во всех пяти двери были замкнуты на батожок. Остальные стояли с забитыми окнами и дверями. Церковь вблизи оказалась тоже с забитыми окнами. Рядом с церковью — невысокий деревянный монумент на фундаменте из навороченных серых камней. По бокам — две березы. Выцветшая, но еще различимая надпись на монументе гласила:

САМООТВЕРЖЕННОМУ ЗАЩИТНИКУ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ ТОВАРИЩУ МИЛИЦИОНЕРУ ПЕТРУ АФАНАСЬЕВИЧУ УШАКОВУ ЗВЕРСКИ РАССТРЕЛЯННОМУ БЕЛЫМИ БАНДАМИ 28 ДЕКАБРЯ 1919 ГОДА.

ИСТЕРЗАННОЕ, ОГРАБЛЕННОЕ ТЕЛО БЫЛО БРОШЕНО НА СЪЕДЕНИЕ ДИКИМ ЗВЕРЯМ.

ВЕЧНОЕ ПРОКЛЯТИЕ ПАЛАЧАМ!

ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ КРАСНОМУ ГЕРОЮ МИЛИЦИОНЕРУ!

Вот какие страсти бушевали когда-то в этой тихой, безлюдной деревне. Даже не верилось.

Наконец мы увидели живую душу — парнишку лет пятнадцати. Он гнал корову. Увидев нас, остановился и поздоровался. Рука у него была замотана и висела на платке. Остановилась и корова. Глаза у нее были печальные и потусторонние, как у Аэлиты. На наш вопрос парнишка ответил, что мы попали в деревню Будылгино, а Потеряево — прямо по дороге, тут и двух километров не будет.

— А ты колдунью знаешь? — спросил Женя.

— Тетю Пашу-то? Кто же ее не знает дак, — ответил парнишка. — Вот, спасибо, руку мне вылечила.

— А что с рукой?

— На вилы напоролся. Думал, ницяго, так пройдет. А рука-то болит, распухла, думал, всё, огневица началась, отрежут руку, дак. А тетя Паша, спасибо, заговорила рану. Теперь ницяго.

И он погнал дальше свою Аэлиту.

Мы поднялись по высоким ступеням крыльца и постучались.

— Входите, открыто!

Не знаю, что представляли себе Женя и Лена под словом «колдунья». Я почему-то была уверенна, что нас встретит костлявая баба Яга с седыми космами, крючковатым носом и руками граблями, с сопровождающими ее колдовскими предметами быта — черепами, сушеными лягушками и прочим в том же духе.