Борис Григорьев - Бестужев-Рюмин

Согласиться-то Бестужев согласился, но принять пенсион по здравому размышлению отказался. Он тут же доложил о предложении француза Елизавете Петровне, а потом встретился с Шетарди и сказал, что от пенсии отказывается, так как ничем её не заслужил. Валишевский пишет, что Бестужевым в этот момент, возможно, руководила та самая сила, которая стала проявляться у русских в первые же дни правления Елизаветы — национальное самосознание и ощущение собственных национальных интересов. В таком случае наш маститый классик противоречит самому себе, утверждая, что поступками Бестужева-Рюмина руководила лишь личная выгода.

Но не только это сподвигло Бестужева на такой «подвиг»: его внимательный взор уже отметил, что Елизавета под разными предлогами — то ей нужно было идти в баню, то сменить платье — стала избегать свиданий с Шетарди. Императрица была возмущена коварной ролью Франции, выразившейся в том, что Париж фактически спровоцировал шведов на открытие военных действий в Финляндии, а теперь предлагал себя в качестве посредника, одновременно натравливая против России Данию и Турцию. Верить в такого посредника ей, конечно, Бестужев не позволил.

Бедняга Шетарди терялся в догадках, что произошло с русской императрицей, но всё стало на свои места, когда Бестужев объяснил незадачливому французу, что Россия, вопреки всяким прогнозам Парижа и Берлина, полагавшим, что Россия была слишком слаба и не готова к войне, возобновляет военные действия со Швецией. Король Людовик XV, которому была поручена роль посредника между Стокгольмом и Санкт-Петербургом, оказался в незавидной роли. Он был ещё больше взбешен тем фактом, что Шетарди, получив информацию от Бестужева за неделю до возобновления войны, не удосужился предупредить об этом шведского главнокомандующего в Финляндии К.Г. Левенхаупта. С этого момента Шетарди, получивший выговор от своего короля, затеял борьбу с Бестужевым не на живот, а на смерть.

Русская армия во главе с фельдмаршалом Лейси снова оказалась способной нанести шведам поражение и к осени практически завоевать всю Финляндию. Шетарди был спешно отозван Версалем домой.

Это был сильнейший удар по всей дипломатии Версаля, который в значительной степени облегчал действия вице-канцлера Бестужева.

Итак, одной головной болью у Бестужева стало меньше. Но Елизавета настолько привыкла к французскому «шармёру» Шетарди, что никак не могла с ним расстаться. Некоторые историки говорят о настоящем романе русской царицы с послом Франции. Вполне возможно — дочь Петра была женщиной очень и очень увлекающейся. Но важно подчеркнуть то, что Елизавета, согласившись следовать советам Бестужева, в беседах с Шетарди постоянно его подставляла (привычка всех русских начальников) и изображала главным виновником всех недоразумений. Да, говорила она, братья Бестужевы «заходят слишком далеко», и было бы неплохо избавиться хотя бы от старшего брата, направив его посланником в Дрезден, и тогда младший брат наделал бы без него ошибок и тем самым погубил себя. Она никогда не допустит, уверяла она маркиза, чтобы Францию изгнали из её сердца.

Чтобы доказать, что императрица своих слов не бросает на ветер, Елизавета стала усиленно противиться подписанию русско-английского договора. На совет Бестужева немедленно подписать договор императрица выдвигала условие, чтобы предоставляемые Россией войска никогда не будут употреблены против Франции!

— Но тогда договор теряет всякий смысл! — увещевал её вице-канцлер.

— Это мне всё равно, — отвечала Елизавета. — Пока я жива, я никогда не буду врагом Франции. Я ей слишком обязана.

Эта беседа, согласно версии Лестока, имела место 19/30 июля 1742 года, а неделю спустя она уже смирилась с отъездом Шетарди из России и просила посвятить ей и только ей последнюю неделю его пребывания в Петербурге. Ветреная императрица потом долго ещё «дурила» маркиза, приглашая его то на свидание, то в Троицесергиеву лавру, то в парк, то к себе в кабинет, но каждый раз под разными предлогами ускользала от решительного делового разговора. В конце концов, утомлённый этой ветреностью — то ли намеренной, то ли естественной, — маркиз был вынужден на некоторое время покинуть Россию.

— Уезжайте, — посоветовал ему Лесток. — Она вас любит. Раздразните её хорошенько, она будет тосковать по вас, и ваше отсутствие скорее, нежели ваша близость, поможет вам довести до конца начатое нами дело.

Перед отъездом он поставил перед императрицей вопрос ребром: или он, или Бестужев. Елизавета, как всегда, отделалась неясным обещанием. В конце 1742 года Шетарди уехал, в злости бросив на прощание Лестоку фразу:

— Остерман был плут, но умный плут, который отлично умел золотить свои пилюли; теперешний же вице-канцлер просто полусумасшедший.

Бестужев при желании мог бы облечь горькие пилюли и в платиновую обложку, но всё дело было в том, что он был решительно настроен на то, чтобы «угостить» маркиза именно горькими пилюлями.

В конце июля — начале августа 1743 года вице-канцлер занемог и попросил кабинет-секретаря императрицы барона И.А.Черкасова организовать приём у Елизаветы Петровны секретарю КИД И.О. Пуговишникову. Черкасов сделал на обороте письма вице-канцлера ядовитую помету: «Как Вашему Сиятелству не можетца, так и мне в баню хочетца» и предложил Бестужеву послать вместо себя на доклад к императрице другого кабинет-секретаря, Карла фон Бреверна.

Маркиз Шетарди исчез с ощущением горечи и во рту, и в сердце, но оставался его агент Лесток, который сильно беспокоил Бестужева. Лесток имел больше возможностей бывать наедине с императрицей, нежели вице-канцлер или любой другой министр. Лейб-медик мог в одну минуту разрушить то, что Бестужеву удавалось внушить Елизавете в редкие минуты аудиенции. Австрийский посланник Петцольд в своих воспоминаниях приводит жалобы Бестужева на непостоянство императрицы и постоянное её общение со своим лейб-медиком:

«Недавно у государыни сделалась колика… был позван Лесток, и чрез несколько времени ввели к императрице Шетарди, с которым у них было какое-то тайное совещание, а когда пришли министры, она начала им объявлять новые доказательства, почему дружба Франции полезна и желательна для России… Но князь Кантемир пишет из Парижа в каждом донесении, чтоб ради Бога не доверяли Франции, которая имеет в виду одно — обрезать крылья России… Могу ли я после этого по долгу и по совести быть за Францию? И не заслуживаю ли я вместе с братом сожаления, когда государыня, несмотря на мой прямой способ действия, слушается всё-таки Лестока и Шетарди…»

Впрочем, Алексей Петрович скоро «приноровился» к непостоянству Елизаветы и стал искать к ней не прямые, а более хитрые, окольные пути и постепенно переигрывать Лестока. Лейб-медик, полагая себя главным виновником восхождения Елизаветы на трон, вёл себя самоуверенно и дерзко, считая себя непогрешимым и единственным советником императрицы. Лейб-медик говорил тому же Петцольду, что очень надеялся, что старший Бестужев «образует» младшего, но этого не произошло. Он считал обоих братьев лентяями, людьми ограниченными и трусливыми, которые во всём руководствуются лишь предрассудками, своекорыстием и злобой. Обоюдное неприятие между Бестужевым и Лестоком должно было рано или поздно найти свой выход, и он произойдёт.