Игорь Курукин - Княжна Тараканова

Другой дипломат на месте консула Дериво заволновался бы, но он, стреляный воробей, эти басни воспринимал спокойно: «Всё это, монсеньор, очень похоже на роман, но я должен доносить вашему превосходительству всё, что происходит в этом небольшом государстве». Власти же Дубровницкой республики нервничали не на шутку: они как раз вели переговоры с настоящей императрицей об урегулировании отношений, испортившихся из-за того, что славянский Дубровник поддерживал в войне турок, а не русских. Почтенные сенаторы даже просили возмутительницу спокойствия покинуть их город, «но эта в своём роде авантюристка ответила им так, как будто она уже коронованная государыня, и депутаты принуждены были вернуться, получив вместо ответа лишь насмешки над их трусостью» {115} 115 Цит. по: Принцесса Владимирская в Рагузе. С. 498–499. .

Летом 1774 года она была полна надежд. 1 июня в письме старому поклоннику из Лимбурга она просила его приехать для путешествия в Константинополь — якобы для них уже высланы султанские фирманы (охранные грамоты). Радзивилл у её ног, и к нему вскоре присоединится Огиньский… В июле она пишет министру Горнштейну (тот иногда ссужал её деньгами), что намерена «скинуть с себя покрывало» — у неё есть завещания её великого деда Петра I и матери Елизаветы. Теперь же она собирается склонить на свою сторону базирующийся в итальянском порту Ливорно российский флот. Турки обнародуют её манифесты о принятии российской короны. В Константинополе она пробудет недолго, поскольку скоро станет во главе своего народа и будет провозглашена государыней. Слухи же о скором мире с Россией — выдумки, поскольку султан просто не может его заключить без удовлетворения её законных требований, вполне согласующихся с выгодами самой Османской империи.

Действительно ли она верила во все эти чудеса или просто не могла остановиться, дурача провинциальных немцев с их местечковыми интересами? Ведь Филипп Фердинанд вполне серьёзно просил свою пассию представить в Стамбуле его притязания на Голштинию. Между тем блестящие и, казалось бы, близкие перспективы меркли на глазах. Переговоры с турецкими властями о предполагаемом наборе на Балканах армии успеха не имели — в Дубровнике людям Радзивилла едва удалось навербовать три сотни оборванцев. Никто не звал собравшуюся в Дубровнике компанию в Стамбул. Вести из Турции были печальными — казна султана истощена, войско обескровлено. Даже недалёкий «Пане коханку» понимал, что его авантюра не удалась, и на сей раз проявил здравомыслие — воспрепятствовал обнародованию завещаний-фальшивок.

Собиралась ли вправду сама Елизавета в Стамбул, сказать трудно; подобные липовые «доказательства» её царского происхождения выглядели не менее нелепо, чем планы горячих конфедератов по формированию балкано-грузино-кубанского войска для войны с Россией. Тем не менее в Дубровнике она написала послание к султану, в котором объясняла причины, заставившие её, «принцессу Елизавету, дочь покойной Елизаветы, императрицы всея России, умолять о высочайшем заступничестве Оттоманского императора». Это послание от 24 августа 1774 года самозванка, по всей видимости, отправила вместе с письмом великому визирю от того же числа {116} 116 См.: РГАДА. Ф. 149. Оп. 1. № 80. Л. 28–28 об. Письмо визирю долго странствовало по свету и только в 1859 году было куплено для архива у некоего поручика Балашевича. . Претендентка обещала предъявить завещание «матери» и перечислить все «злодеяния и бедствия, помешавшие ей раньше принять это решение: заключение этой княжны в Сибири было первым препятствием; яд, который заставляли её принимать, поверг её в такое состояние, что долгое время можно было опасаться за её жизнь; её бегство к родственнику её отца, казацкого гетмана, — всё это следовало одно за другим, так что с девятилетнего возраста вся её жизнь была сцеплением несчастий, которые послужили ей уроком во всех дальнейших событиях».

«Принцесса» деликатно уклонилась от ответа на вопрос, почему же она была «отдалена от престола, который принадлежит ей и который был захвачен из-за зависти и ложного честолюбия», но зато объяснила своё стремление к союзу с султаном: «…кажется, как будто вся система в Европе рушилась и равновесие, поддерживаемое государствами, не восстановлено». Альянс турецкого владыки «с Елизаветой Второй», обещала она, обеспечит Османской империи небывалое могущество, поскольку к «союзникам» непременно присоединятся Польша, будучи поддержана ими «в её прежних правах», и Швеция — для возвращения «некоторых земель, которые должны принадлежать ей по праву». Каким образом можно осуществить эти планы и каков будет её личный вклад в намечавшийся союз, авторша опять же не говорила — лишь упоминала, что «победа за нами, то есть за Пугачёвым», однако по-женски загадочно обещала рассказать, что «принцесса Елизавета совершила тайно множество поступков, которые бесконечно понравятся вашему императорскому величеству». Эти, а также иные подробности «наследница российского трона» собиралась лично поведать султану, а пока просила «отказываться ото всех предложений мира до тех пор, пока мы не приедем». Неужели повелителю правоверных трудно подождать?

Напоследок она рекомендовала Абдулгамиду I своего спутника, достойного князя Радзивилла, ибо его «мужество, доверчивость, преданность вашему императорскому величеству — причины слишком сильные, чтобы отказаться помочь ему в этих благородных предприятиях». Князь, писала она, не побоялся «оставить всё, покинуть имущество ради своего отечества и твёрдо решиться идти победить или умереть». «Елизавета Вторая» в том же письме скромно указала, что не получила пока ни разрешения на въезд, ни денег, и предположила, что «политические умы» в Стамбуле, конечно, смущены неведением «об истинных фактах; но эти последние должны быть ещё скрываемы до тех пор, пока Блистательная Порта не обнародует манифеста, который мы ему (султану. — И. К. ) изложим». В конце письма следовало единственное известие, которое хоть как-то могло заинтересовать повелителя правоверных: претендентка «послала воззвание русскому флоту в Ливорно», чьи суда безнаказанно хозяйничали в Эгейском море.

Заключительные строки послания опять же были бы вполне достойны чувствительного романа, героиня которого обращается к своему заступнику: «Какое наслаждение для величайшего императора в мире отдаться благородным порывам своего добродетельного сердца, мягкости, которая сохранилась только в душах возвышенных и доступных высоким и великодушным поступкам» {117} 117 Цит. по: Лунинский Э. Указ. соч. С. 268–272. , — если бы она не призывала Божье благословение на турецкую армию, сражавшуюся с её соотечественниками-христианами.