Игорь Курукин - Княжна Тараканова

Теперь же самозванка решила стать фигурой самостоятельной. Что ей оставалось делать? После короткого дубровницкого «триумфа» в качестве «законной» российской императрицы (о чём были оповещены французский и прочие дворы) опять превратиться в содержанку мелкого немецкого владетеля, которую и замуж-то не возьмут без приличных документов? Забыть, как ей оказывали королевские почести, а у её ног были вельможи Речи Посполитой? Или ещё хуже — «последней из дома Романовых» опуститься до прежней роли соблазнительницы мелких баронов и купчиков, а то и шаромыжничать по трактирам?

Елизавета решила продолжить игру — для неё, видимо, это было всего лишь очередным «перевоплощением» и сменой «имиджа» в странствиях по Европе. Но едва ли бродячая «принцесса» при этом поняла, что отныне из дамы не самого тяжёлого поведения превратилась в глазах Петербурга в настоящую государственную преступницу. В России было слишком много опасных самозванцев, чтобы не обратить внимания на странную заграничную претендентку, и слишком частыми были за последние годы дворцовые перевороты, когда и самые что ни на есть законные государи, к примеру, Иоанн Антонович и внук Петра Великого Пётр III, теряли трон и жизнь. Сама же Елизавета как будто не подозревала о смертельной опасности, в которую ввергла себя. Она считала: если не выйдет с Орловым — можно будет попробовать иной вариант. 8 октября самозванка написала Никите Ивановичу Панину — министру иностранных дел и одному из ближайших к Екатерине людей, — что готова отстаивать свои наследные права, но при необходимости согласна прибыть в Петербург для переговоров под гарантии безопасности, то есть намекала на возможность торга с последующими отступными.

Двадцать седьмого сентября Орлов из Пизы уведомил императрицу о полученном «от неизвестного лица» послании. Он без особых на то оснований предположил, что «от Пугачёва несколько сходствовали в слоге сему его обнародования», но зато понял, что его хотели проверить: «…пробовать, до чево моя верность простирается к особе вашего величества; я ж на оное ничего не отвечал, чтоб чрез то не утвердить более, что есть такой человек на свете, и не подать о себе подозрения». Орлов немедленно послал верных людей разведать про самозванку в Дубровнике и на острове Парос в Эгейском море; по его сведениям, «одна женщина приехала из Константинополя в Парос и живёт в нём более четырёх месяцов на аглицком судне, плотя с лишком по тысяче пиастров на месец корабельщику, и сказывает, что она дожидается меня; только за верное ещё не знаю». Своё личное отношение к «принцессе» граф высказал по-солдатски прямо: «Ест ли етакая в свете или нет, я не знаю, а буде есть и хочет не принадлежащаго себе, то б, навезав камень ей на шею, да в воду» {124} 124 РГАДА. Ф. 149. Оп. 1. № 80. Л. 7. . Но как государственный деятель он задумал операцию по пленению самозванки, угрожавшей спокойствию императрицы: намеревался обещать «на словах мою услугу, а из-за того звал бы для точного переговора сюда в Ливорну». «И моё мнение, — сообщал он государыне, — буде найдётся таковая сумошедшая, тогда, заманя её на корабли, отослать прямо в Кронштат; и на оное буду ожидать повеления». Долго ждать высочайшего повеления не пришлось — указ от 12 ноября 1774 года предписывал схватить авантюристку во что бы то ни стало.

Похоже, что Екатерина II испугалась, и на то у неё были причины. Сама она взошла на трон в 1762 году с помощью гвардейцев, заставивших отречься от престола, а затем убивших её мужа, законного государя Петра Фёдоровича. Лёгкость и безнаказанность захвата власти в «эпоху дворцовых переворотов» порождала в гвардейско-придворной среде реваншистские настроения, стремления «переиграть» ситуацию: «в случае» оказывались немногие, а обойдённых при дележе наград и чинов всегда хватало.

Дела Тайной экспедиции Сената показывают: когда первые восторги по поводу воцарения «матушки» улеглись, отношение к свергнутому императору стало меняться. Первоначальные отзывы о нём были скорее неблагоприятными. Крестьянка Меланья Арефьева считала его «некрещёным»; московский дьячок Александр Петров — нарушившим «закон» {125} 125 См.: Там же. Ф. 7. Оп. 2. № 2075. Л. 2 об. . Сторожа собора Василия Блаженного Кузьма и Иван Васильевы верили, что Екатерина «извела» своего мужа, но находили для неё смягчающие обстоятельства: «Ибо де был он веры формазонской, и по той де формазонской вере написан был патрет ево, которой всемилостивейшая государыня приказала прострелить, отчего он и скончался» {126} 126 См.: Там же. № 2070. Л. 3. . Преображенский солдат Роман Бажулин раздобыл где-то в Пскове и распространял в Москве стихотворную «пиесу» от лица Петра III:

Далее государь каялся в том, что «обидел духовных персон», «сребро и злато увесть домой старался», принял «мартынов закон» и «шатался» с любовницей, желавшей умертвить наследника; в заключение он просил простить его и «даровать живот» {127} 127 См.: Там же. № 2128. Л. 3–4. .

Это сочинение перекликалось с другой ходившей «между простым народом в употреблении» песней, в которой уже Екатерина горько жаловалась на «мужа законнова»:

Но уже в июле 1762 года на похоронах императора секретарь французского посольства Беранже (ему вторил голландский дипломат Мейнерцгаген) отметил «грустное выражение на лицах» и предположил: «Ненависть нации к Петру III, кажется, сменяется жалостью» {129} 129 Сб. РИО. Т. 140. С. 25. . Никчёмный император превращался в традиционный образ доброго царя. А отношение к императрице-женщине было также традиционное: сомнительных достоинств «баба» ничем «народ не обрадовала» и служивых не жалует, «а как на что другое — у нее больше денег идёт». И вообще, по мнению крестьянина Дениса Семенова, «как наша государыня села на царство, так и погоды не стало» {130} 130 РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. № 2061. Л. 3; № 2092. Л. 4 об. — 5; № 2047. Ч. 1. Л. 168 об. .

В октябре 1763 года бывалый кляузник, украинский сотник Фёдор Крыса в письме на имя генерал-прокурора А. И. Глебова сообщил, что, по его сведениям, Пётр III не только жив, но якобы уже послал неверной супруге «подарок» — платок и табакерку {131} 131 См.: Там же. № 2065. Л. 48–48 об. . Так через год с небольшим после отречения и гибели император «воскрес» в народном сознании. Уже в 1764 году о нём как о живом стали говорить солдаты столичного гарнизона, а вскоре появился и первый из известных нам самозваных «Петров III» — Николай Колченко {132} 132 См.: Там же. № 2047. Ч. 1. Л. 167 об. О первом и последующих самозванцах см.: Сивков К. В. Самозванцы в России в последней трети XVIII в. // Исторические записки. 1950. Т. 31. С. 97. .