Моисей Кроль - Страницы моей жизни

Работа в парижском комитете ОРТа велась очень скромная. Главною заботой было поддерживать основанную им профессиональную школу, задачей коей было обучить еврейских беженцев, желавших заниматься производительным трудом, разного рода ремеслами. Преподавание в этой школе велось квалифицированными специалистами, и лица, проходившие тот или иной курс, кончали школу знающими мастерами. И не одна сотня мужчин и женщин, учившихся в этой школе ОРТ, добивались обеспеченного существования, благодаря приобретенной ими новой профессии.

Кажется, в 1929 году в нашем комитете был поставлен на очередь вопрос, нельзя ли устраивать евреев-беженцев на земле в опустошенных войною областях Франции. Как лихорадочно Франция ни залечивала свои раны после ужасной войны и как усиленно ни шло экономическое ее восстановление, все же огромная убыль населения еще чувствовалась сильно, и многие плодоносные участки земли оставались необработанными. И вот парижский комитет ОРТа решил выяснить, нельзя ли на таких участках устраивать евреев, желающих заниматься земледелием. Центральное управление ОРТа отнеслось к этой мысли весьма сочувственно. Тогда, кажется, по моей инициативе была образована при нашем комитете особая аграрная комиссия, занимавшаяся этим вопросом. Вошел и я в состав этой комиссии в качестве ее председателя. И первым делом мы постарались выяснить отношение правительственной власти к нашему предложению. Оно оказалось благоприятным. И тогда мы приступили к разработке плана, как практически осуществить это дело. Задача предстояла нелегкая: надо было выяснить, в каких местах имеются подходящие участки земли, и обследовать их с помощью сведущего агронома. Затем встал вопрос о рекрутировании будущих колонистов. Для первых опытов требовался особенно тщательный подбор работников. Наконец, как ни скромны были наши первоначальные планы, нужно было заручиться финансовою поддержкой. И я должен отметить, что если парижскому комитету удалось в конце концов устроить еврейскую земледельческую колонию во Франции, хотя в очень скромных размерах, то этому больше всего содействовал покойный Иосиф Абрамович Меерович, который с необычною энергией взялся за это дело. Он сам ездил с агрономом осматривать участки, которые, по полученным справкам, подходили для нашей цели. Он заинтересовал делом устройства еврейских земледельческих колоний во Франции жившего тогда в Париже директора Агроджойнта доктора Розена и, помню, ездил с ним тоже осматривать рекомендованные ему участки земли. В результате Агроджойнт оказал нам серьезную финансовую помощь. К несчастью, преждевременная смерть неожиданно прервала плодотворную работу Мееровича, и парижский комитет потерял в нем самого деятельного и преданного члена.

В 1930 году серьезно заболел Л.А. Кроль. Парижские врачи, лечившие его, долго не могли определить его болезнь, но швейцарский профессор ее открыл (Лев Афанасьевич провел в 1930 году несколько недель в Швейцарии). Это была страшная болезнь – рак легких. От больного профессор, конечно, скрыл правду, и Л.А. не подозревал, что он обреченный человек. А болезнь делала свое разрушительное дело. Л.А. часто навещали его многочисленные друзья. В начале заболевания он еще поддерживал с ними беседы, острил, рассказывал всякие забавные истории, но он быстро слабел, часто и мучительно кашлял и стал неузнаваем. И невыразимо больно было смотреть, во что превратился этот живой, энергичный и остроумный человек. Он не мог говорить и целыми часами мрачно смотрел в одну точку. Когда он был здоров, он говорил о смерти спокойно и не боялся ее. Чувствуя приближение конца, он, по-видимому, не мог с этим мириться. Мы, я и вся моя семья, а также некоторые близкие его друзья старались всячески облегчить его страдания, но болезнь была к нему безжалостна, и умирал он мучительно.

В январе 1931 года Л.А. Кроля не стало, и моя семья почувствовала себя осиротевшею. Мы потеряли всею душою нам преданного друга-брата, которого мы горячо любили. И в эти дни нашей глубокой печали большим утешением для нас было то, что в нашу жизнь вошел Абрам Самойлович Альперин, большой друг покойного, с которым мы особенно сблизились во время болезни Льва Афанасьевича и который очень скоро стал самым близким и самым дорогим другом нашей семьи. Долго мы не могли мириться с мыслью, что Льва Афанасьевича нет среди нас. Но как ни тяжела была эта утрата, надо было как-то жить, тянуть «эмигрантскую лямку».

Я продолжал писать регулярно для «Цукунфт». Посылал я также от времени до времени статьи и в русские повременные издания («Вольная Сибирь» в Праге, «Русский архив» в Белграде).

В 1931 году я получил от редактора «Цукунфта» Лесина письмо, в котором он предложил мне написать для его журнала мои воспоминания о «Народной воле». Надо сказать, что Лесин поддерживал со мной весьма частую и оживленную переписку, и мне очень нравились его письма: помимо их дружеского, вполне товарищеского тона, они были весьма содержательны. Я часто находил в них отзывы о моих писаниях, советы и указания, какие именно темы больше всего интересуют в настоящее время американского читателя и т. д. Крупнейший еврейский поэт и блестящий публицист, он обладал также очень тонким вкусом и чутьем настоящего литературного критика. Поэтому, когда он одобрял какую-нибудь мою статью, я мог быть уверен, что она действительно удачная, и это меня подбадривало. И вот, когда Лесин предложил мне написать свои воспоминания, я с радостью принял это предложение, но я себя спрашивал, удастся ли мне этот вид писания. Мне раньше как-то в голову не приходило писать свои мемуары. Правда, в 1927 году я сделал небольшой опыт в этой области. После смерти моего друга Л.Я. Штернберга жена его написала мне письмо, в котором сообщила, что Академия наук имеет в виду издать сборник, посвященный памяти Л.Я. Штернберга, и просила написать свои воспоминания о детстве Штернберга, его юности и об его участии в «Народной воле». Я с большим волнением писал эту статью. Но издание этого сборника почему-то замедлилось, причем выяснилось, что в сборник войдут только статьи, посвященные научной деятельности Штернберга. Тогда вдова покойного С.А. Штернберг передала мои воспоминания в редакцию журнала «Каторга и ссылка» – так, кажется, назывался журнал, издававшийся Обществом политических каторжан, и редакция охотно их напечатала.