Евгений Глушаков - Великие судьбы русской поэзии: XIX век

В 1850 году новый владелец «Современника» Николай Алексеевич Некрасов опубликовал в своём журнале статью, в значительной мере посвящённую разбору давнишней подборки Тютчева «Стихотворенья, присланные из Германии», объявив её автора первостепенным талантом и перепечатав все 24 стихотворения, обнародованных Пушкиным. Это событие несколько гальванизировало едва-едва теплящееся в поэте сознание авторского долга и даже подвигло его на некоторую, правда минимальную, издательскую активность. Что-то из своих стихов он посылает в журналы, а в 1852 году была начата подготовка отдельной книжки. За дело взялся муж сестры Фёдора Ивановича, издатель литературного сборника «Раут». Однако до конца его не довёл и книжку не выпустил. Этот Гераклов подвиг суждено было совершить другому человеку – Ивану Сергеевичу Тургеневу.

Один из активнейших сотрудников «Современника», Тургенев близко сходится с Тютчевым, привлечённый умом, талантом и политическим кругозором поэта. Однако же кроме несомненного удовольствия, которое находил он в этом общении, Иваном Сергеевичем руководила и более узкая, более прагматичная цель. Замечательный подвижник русской литературной славы, открывший для Европы Пушкина и Льва Толстого, ставший первым и весьма усердным издателем Фета, возымел он желание совершить и наитруднейшее деяние – вымолить у Тютчева позволение на выпуск его стихов. И было это тем более сложно, что и обыкновенное напоминание об его поэтическом даре Фёдор Иванович переживал крайне болезненно, вероятно оттого, что по причине лени и рассеянного образа жизни не находил в себе ни желания, ни сил следовать своему призванию.

Возможно, что смущала поэта и притча о зарытом таланте, ибо поэзия была для него только способом коротать время вдороге и оживлять минуты вынужденного одиночества. Подлинным его творчеством была обыкновенная беседа, разговор. Там, в светских гостиных и аристократических салонах, среди заворожённого, очарованного его речами общества обретал Тютчев милый его сердцу успех. Все обольщения авторского самолюбия бледнели перед этими реальными в духе античных ораторов триумфами. Если для писателя необходимейшим условием является способность воспламеняться уже при виде чистого листа бумаги, то Фёдора Ивановича вдохновляла светская толпа, теснящаяся вокруг в надежде поживиться свежим, глубоким суждением или меткой остротой. А сам акт написания слов и фраз был ему физически противен, ибо не имел ничего общего с отрадным его сердцу священнодействием.

Мудрый Тургенев именно через общение и помышлял добиться своего. Даже проницательная Эрнестина Теодоровна не разглядела в Иване Сергеевиче его издательской корысти. Вот её описание встреч писателя с поэтом: «Если г. Тургенева не трогают чары его дочерей, то в их отца он положительно влюблён. Папа и он – лучшие друзья; встретившись, они проводят целые вечера один на один. Они так хорошо соответствуют друг другу – оба остроумны, добродушны, вялы и неряшливы».

Но не только разговорами да беседами расположил Тютчева к себе Тургенев. Фёдора Ивановича несомненно привлекал в нём и незаурядный писатель. Вот его отзыв о «Записках охотника»: «Редко встретишь в такой мере и в таком полном равновесии сочетание двух начал: чувство глубокой человечности и чувство художественности». А разве такая оценка не применима к стихам самого Тютчева?

Старания Тургенева возымели своё действие. И новые стихи, и разрешение от автора на их издание были получены. В 1854 году в приложении к мартовской книжке «Современника» вышло 92 стихотворения Тютчева, а в майском номере ещё 19. В том же году эти стихи были выпущены отдельным изданием. И ещё: в апрельском номере «Современника была напечатана статья Тургенева «Несколько слов о стихотворениях Ф.И. Тютчева», в которой Иван Сергеевич назвал его «одним из самых замечательных наших поэтов, как бы завещанного нам приветом и одобрением Пушкина».

Наконец-то к стихам Тютчева было привлечено внимание читающей России! Поэту уже шёл шестой десяток, когда о нём заговорили. Да ещё как! Лев Николаевич Толстой, прочитав стихи Тютчева, «просто обмер от величины его творческого таланта». А мы разве не испытаем то же чувство изумления, прочитав, к примеру, такое:

Est in arundineis modulatio musica ripis [2]

Впрочем, сам Фёдор Иванович был полностью безучастен и к изданию своей книги, и к своему литературному успеху. Как и камергерский мундир, всё это доставляло ему слишком мало удовольствия. Сознание же выполненного авторского долга (стихи изданы!) ещё более отдаляло его от мыслей о литературе и оставляло на съедение сердечным мукам. По свидетельству старшей дочери поэта, в его доме «при отсутствии подлинного настоящего несчастья было много скрытого страдания». И с Эрнестиной Теодоровной поэту было тоскливо, и без неё он тосковал. Ну а сама жена поэта? Разве его увлечение Еленой Александровной могло не огорчать её, не причинять боли? Вот её тогдашние слова, обращённые к мужу: «Я в мире никого больше не люблю кроме тебя, и то, и то! Уже не так!»

Слова укора, должно быть, замирали на губах этой женщины. Она хорошо помнила, что когда-то точно так же ворвалась в первую семью Фёдора Ивановича. Поэтому происходящее теперь она и принимала как возмездие. А Тютчев, видя страдания, которые сам ей причинял, любил свою супругу едва ли не ещё больше, чем прежде. «Нет человека умнее тебя, – написал он ей в письме во время одного из расставаний, – ты меня любишь, прощаешь меня, жалеешь». Болезненно переносили разыгравшуюся семейную драму и дети. Анна, старшая из дочерей, то и дело задумывалась в поисках возможности помочь своим несчастным родителям: «Как я была бы счастлива снять с мели это семейство, похожее на увязнувшую телегу».