Наталья Кончаловская - Волшебство и трудолюбие

На этом место был воздвигнут собор-крепость — жители укрывались здесь во время набегов сарацин. Собор двух Марий стоял у самого моря, и волны плескались в его стены, на которых искрился слой соли. Но море мелело и уходило от берегов, и через несколько веков собор оказался посреди веселого белого курортного городка Сент-Мари-де-ля-Мер.

Мы приехали до начала торжества. Но увы — ни одного цыгана! Оказалось, что цыганское паломничество к статуе Сары, которую они выбрали себе в покровительницы, бывает в конце мая. Вот тогда стекаются сюда все цыгане мира, чтобы чествовать свою неканонизированную святую, статуя которой стоит в склепе собора. Этот же весенний праздник устраивают скотоводы — гардианы — своим покровительницам, двум Мариям.

Мы успели осмотреть собор, огромный, холодный и какой-то голый. Возле амвона стояла на возвышении небольшая лодка с двумя стоящими в ней занятными деревянными фигурками двух Марий.

К двенадцати часам дня церковь полна народу. Было множество арлезианок в национальных костюмах. На амвоне пастор начал мессу, тут же в двух креслах уселись двое, — видимо, мэр и его жена в национальном костюме. Наступил торжественный момент, в каменном своде над алтарем распахнулись створки окна, и оттуда выполз ящик, который начал медленно спускаться вниз на шнурах, сплошь увитых гирляндами цветов. В ящике были мощи, останки двух Марий, якобы схороненных в склепе собора. Все сопровождалось песнопениями, подхваченными хором прихожан, потом очередь желающих потянулась приложиться к раке.

Мы вышли наружу. На площади перед собором готовились к процессии, уже стояли всадники-гардианы. Их было около двадцати — и старики, и совсем еще мальчики. В руках у них были увенчанные маленькими трезубцами копья, которыми пользуются погонщики, они же — эмблема моря. Самые старшие вместо трезубцев держали знамена и хоругви, шитые золотом. Из собора почетные граждане вынесли на плечах лодку со святыми, и кортеж двинулся.

Это было необычайное зрелище. Впереди ехали гардианы, за ними несли двух Марий, священники в белых ризах с кружевами и служки со свечами шли с песнопениями. Потом шли дети, девочки в арлезианских костюмах в парах с мальчиками-гардианами, за ними взрослые красавицы арлезианки. А вокруг бежала толпа с фото- и киноаппаратами. Процессия двинулась по городу к пляжу, где был воткнут в песок длинный шест с камаргским красно-желтым флагом.

Покачивалась над толпой лодка со святыми, хор пел только один припев, ничуть не напоминающий церковный мотив, а скорее народный:

Все это было сказочно красиво и очень наивно. Но самая красота обряда началась, когда, достигнув берега, всадники вошли в воду и, обернувшись к флагу, развевающемуся на ветру, встали широким полукругом. Под копытами лошадей кипела пена прибоя, лошади вздрагивали от холодных брызг, обдающих их снизу. Две Марии в лодке устремили свои кукольные удивленные личики в безбрежные просторы сверкающей синевы. И тоненькими, чистыми голосами запели дети. Я смотрела на все это с насыпи, и мне казалось, что я присутствую на какой-то древней народной языческой игре, красочной, пышной и полной радости. Весь католицизм, сухой и догматический, растворился здесь в красоте южного неба, в синеве Средиземного моря, в трепете морского ветерка, в смуглой прелести арлезианок, и все это свежее, ликующее, прозрачное так и осталось в моей памяти незабываемым ощущением вечного праздника.

Процессия повернула к храму, и вскоре берег опустел. И только в стороне, на песке, остались лежать рыбачьи лодки, как лежат они на вангоговском этюде, написанном семьдесят лет назад на этом же самом месте. И мне вспомнились строчки из письма Ван Гога Бернару:

«…Провел неделю в Сент-Мари, где видел девушек, напоминающих Чимабуэ и Джотто, — тонких, прямых, немного печальных и мистических. На пляже, совершенно плоском и песчаном, — маленькие лодки, зеленые, красные, синие, такие прелестные по форме и краске, что чудятся цветы…»

Обедали мы в этот день в маленьком ресторане на канале Эг-Морта. Мы были там совсем одни. В большие витрины, выходящие на канал, были видны лодки на причале. Солнце, отражаясь в зыби вод, бросало трепещущие блики на потолок, они играли на наших лицах, и от этого становилось веселей и праздничней.

Ели мы каких-то здешних морских улиток, в раковинах со множеством шипов. Посреди стола вскоре образовалась гора этих пустых, шуршащих золотистых домиков с колючками.

— Ну как? Довольна ли ты нашей поездкой? — спрашивала Ольга, пристраивая еще одну пустую раковину на верхушку колючего холма. — А ведь мы осмотрели едва ли одну четверть этого дивного края. Мы не были в Эксе, в Люрсе, в Антибах, в Ниме, уже не говоря о Марселе и Тулоне.

— На это, наверно, потребуется полгода.

— Если не целый год, — вставляет Ника. — Я здесь живу года три, и то многих мест совсем не знаю.

— Я предлагаю тебе, Ольга, в твой следующий приезд в Москву путешествие по нашим краям. Выбирай: куда бы тебе больше всего хотелось?

Ольга смеется, как шутке, а потом, подумав, серьезно заявляет:

— Хочу в Волоколамский монастырь.

— Браво, Ольга!

Ну, конечно, ей, как искусствоведу, интересны именно эти места. И мы, сидя в маленьком порту Эг-Морта, начинаем планировать наше следующее путешествие. Ну что же, все может случиться в этом лучшем из миров!

Мельница Доде. Мы проезжали мимо нее, возвращаясь в Сен-Реми, через селение Фонвией. Когда-то Доде хотел купить эти развалины мельницы, и была даже купчая, которая так и осталась недописанной. Но «Письма с моей мельницы» — эти небольшие рассказы и очерки, которые Доде начал писать в эпистолярной форме и подписывать — Мари Гастон, печатались в парижской газете «Эвенеман». Так родилась эта книга чудесных рассказов, равная по мастерству и тонкости тургеневским «Запискам охотника». Ни одного рассказа Доде не написал на мельнице, он ездил в Прованс из-за слабых легких, жил в Монтобане у своей тетки госпожи Амбруа, по соседству с каменоломнями Фонвией, и торчал на разрушенной мельнице, наблюдая, беседуя с жителями, вдыхая целебный воздух Прованса вместе с красотой жизни его обитателей. Там он подглядел и тайну деда Корниля, старого мельника, не хотевшего расстаться со своим ремеслом, когда появились мукомольные фабрики, там он нашел и отца Гоше, который придумал эликсир из провансальских трав, стал гнать спирт из них и спас монашескую обитель от голодной смерти, но сам спился, там он и встретил Мистраля, который в большей мере повлиял на его творчество. Но все эти рассказы были написаны уже в Париже, ибо, наверно, надо отъехать от этого благословенного места, чтобы издали еще сильней прочувствовать всю прелесть Прованса…