Виктор Петелин - Мой XX век: счастье быть самим собой

Вспоминаю эту речь Станислава Куняева в Большом зале Центрального дома литераторов, слушали сначала с интересом, как и речи всех выступавших, но потом смертная скука разлилась по залу, все-таки собрались здесь преимущественно люди грамотные, писатели, ученые, а тут слышим скучнейший анализ стихов Багрицкого, в итоге которого оратор приходит к выводу, что в творчестве Багрицкого есть такие мотивы, которые «не просто не в традиции русской классики, но и вообще литературы», а поэма «Февраль» «никоим образом не соприкасается с пафосом русской классики. Это поистине авангардизм, но уже в нравственной сфере» (I. С. 206).

Председательствующий Евгений Сидоров резонно напоминал оратору, что мы собрались не на обсуждение творчества Багрицкого, но Станислав Куняев, преодолевая сопротивление президиума и зала, дочитал свое выступление до конца. И вроде бы выступление как выступление, ничего, повторяю, нового он нам не сообщил, умно и тонко проанализировал некоторые мотивы творчества Багрицкого и показал, что некоторые мотивы Багрицкого как бы не соответствуют гуманистической традиции русской классической литературы. Ведь Олег Михайлов в статье «В исканиях гуманизма», уже упомянутой здесь, «безгуманным поветрием», «эдаким моральным релятивизмом» назвал появление целого ряда произведений выходцев из Одессы, где «полюса» добра и зла смещены. Олег Михайлов противопоставляет этому «безгуманному поветрию» произведения А. Неверова и А. Платонова, пронизанные «нежностью и состраданием к человеку». Есть у О. Михайлова и о Багрицком. Признавая его немалый поэтический дар, Олег Михайлов утверждает, что «многие стихи» Багрицкого «буквально перенапитаны неодухотворенным сексом», «неудовлетворенностью вожделений», «весеннее чувство воспринимается поэтом как тотальный половой инстинкт». И приводит убедительные примеры...

В статье Олега Михайлова говорится и о том, что Багрицкий, как и Бабель, Олеша и другие писатели – выходцы из Одессы, свирепо призывали, следуя за Троцким, искоренить черты «старой» России, «в которой им виделось только вырождение, зверство погромов и беспросветный мрак религии», упоминает об их неприятии есенинского творчества, его будто бы «подберезную, бабье-сарафанную, иконописную старообрядческую музу».

Юрий Олеша был «кумиром моей юности», признается Олег Михайлов. Покоряла метафоричность, меткость уподоблений. Все это «казалось верхом совершенства». И только в зрелом возрасте возник вопрос: «во имя чего?» И к чему все это привело – «самоцельная метафоричность», «литературная изощренность», «книжная опытность», «эстетизация предметов»? К забвению гуманистических традиций русской литературы, к отказу от таких понятий, как «совесть», «добро и зло», «человечность», «мораль». Отдавая должное литературной одаренности писателей – выходцев из Одессы, Олег Михайлов с горечью констатировал, что их искусство «на деле оказывалось лишь слегка перелицованным декадансом, осколками богемно-анархических школ и школок» (см.: Михайлов Олег. Верность. Родина и литература. М.: Современник, 1974).

Книга вышла массовым тиражом в 25 тысяч и вскоре стала библиографической редкостью. А перед этим вышла моя книга «Россия – любовь моя» (Московский рабочий, 1972) 40-тысячным тиражом и «Родные судьбы» (Современник, 1974 и 1976) массовыми тиражами тоже быстро разошлась. Обе эти книги как бы подводили итоги литературной борьбы за новое литературное направление, на страницах книг писателей этого направления возник образ русского человека во всей неповторимости его национального характера и судьбы...

Так что Станислав Куняев, принимая участие в дискуссии «Классика и мы», не высказал ничего нового, нет здесь никаких прозрений и откровений, особенно таких, за которые могли бы преследовать опричники из ЦК КПСС – блюстители идеологического порядка в то время. Брешь была уже пробита многочисленными предшественниками Станислава Куняева, в том числе и авторами «Молодой гвардии» и «Советского писателя», где в конце 60-х годов вышли книги Евгения Носова, Василия Белова, Виктора Астафьева...

Нет нужды сейчас говорить о том, прав или не прав оратор. Хочется только сказать, что Станиславу Куняеву не следует делать вид, что, принимая участие в дискуссии, он словно выходил на эшафот, понимая чудовищные последствия для своей жизни. Другое дело, что он, выступая, обозначил таким образом переход из одной группы в другую, противоборствующую с выпестовавшей его как поэта группой Бориса Слуцкого, Александра Межирова, Евгения Винокурова, с которыми он дружил, о которых он писал, которые его поддерживали в редакциях газет, журналов, в издательствах. И напрасно Станислав Куняев говорит о том, что рабочим секретарем Московской писательской организации он стал «случайно». Нет, в такие «кресла» случайно не попадают... Ясно, что в это «кресло» он попал под давлением той группы, к которой он принадлежал в то время.

Напрасно Станислав Куняев драматизирует реакцию зала на его выступление: «сидящие в полутемном зале впадают в шок от моих слов и мыслей», «вдруг тишина взрывается рокотом возмущения, а через минуту возгласами отчаянного восторга», «волна ненависти, сменяясь в следующее мгновенье теплой волной восхищения», «еврейка зарыдала после моего жестокого и объективного приговора позиции Багрицкого»... Как очевидец, свидетель этого выступления сообщаю: выступление было очень скучным, наукообразным, удручающим по своей наивности и банальности. А шестьсот слушателей нетерпеливы, отсюда выкрики, которые Куняеву действительно могли показаться «рокотом возмущения» и «возгласами отчаянного восторга».

Повторяю, Станислав Куняев сделал свой выбор в пользу русской партии, сознательно сжег корабли, дабы уже не отступать. И это действительно вызвало отклики в печати и по «радиоголосам». Только и всего, только этим и можно объяснить негодование его прежних друзей и единомышленников и задумчивое приятие его в лагерь русской партии.

Вспоминаю, как Станислав Куняев приходил в журнал «Молодая гвардия», мы знакомы были с университетских лет, что-то действительно хвалил, с чем-то спорил, но это были 1968 – 1971 годы, годы яростной борьбы, многие соотечественники искали выбора, и Куняев был среди них. Но книга мемуаров говорит о том, что и он был в стане русских воинов с 1961 года. Это вызывает недоумение у тех, кто не колебался.

Еще более комично звучат сейчас страницы книги Станислава Кунаева о «Метрополе», сборнике литературных сочинений, вышедшем за рубежом и представленном СМИ как выступление организованной оппозиции. Все это было задумано как политическая акция и блестяще разыграно опытными игроками из ЦК и МГК КПСС, предложившими Московской писательской организации обсудить и осудить этот сборник.