Виктор Петелин - Мой XX век: счастье быть самим собой

Сложные отношения у В. Белова со своими героями. Несомненно, он любит их, но «странною любовью», осуждая в них терпеливость, покорность судьбе, каратаевскую незлобивость. И вот это отношение к своим героям порождает надежду в читательском сердце, что в следующих своих произведениях он нарисует уже «волжские» типы русских людей – борцов за справедливость, правду, за торжество добра, счастья...

По-разному решают художники сегодняшние проблемы. Одни писатели любят спокойные, обыкновенные положения, избегают острых драматических ситуаций, столкновения страстей, характеров. Других, как Василия Шукшина, привлекают необычные ситуации, когда сама необычность положения создает наиболее полные возможности для раскрытия человеческого характера. Все его герои чего-то ищут, мечутся, томятся, одни от тоски, не находя смысла жизни, другие от будничности окружающего.

Старый председатель колхоза, за свою жизнь много переживший, много повидавший, вдруг затосковал. Долгими ночами бьется над вопросом – а что такое любовь, любил ли он сам? Угрюмый и молчаливый Иван с горя начал писать «раскас» о том, как и почему от него ушла жена. И он не думал, что его молчаливость и угрюмость могут стать причиной его собственной трагедии. Добрый, милый, немного смешной чудак всегда стремился сделать как лучше, а получалось наоборот, попадал в смешное положение. Или «Случай в ресторане». Действуют здесь два героя: Семен и пенсионер. Семен живет в полную меру отпущенных ему сил. Во всем сказывается широкая и непосредственная натура, склонная больше к действию, чем к размышлению. А пенсионер прожил жизнь с оглядкою, жизнь его подталкивала к определенности, к действию, а он скрывается от нее в скорлупу спокойствия и тишины. В Семене он увидел хозяина жизни, человека, способного действовать смело и самостоятельно.

Василия Шукшина привлекают странные случаи, люди с чудинкой, люди беспокойные, ищущие, совестливые, озадаченные жизнью. «Вечные» проблемы все чаще и чаще волнуют его.

Жизнь в ее различных проявлениях – любовь и смерть, добро и зло – вот что занимает многих художников. Правда, есть здесь только наметки характеров, они даны без достаточной глубины и разнообразия всех сторон, но в этих зарисовках он ставит важные вопросы, которые давно уже не ставились в нашей литературе.

Россия... Советская Россия. Она и сейчас полна непознанных художниками глубин и нерастраченных возможностей. И какой нужно обладать прозорливостью, чтобы осветить тайны, скрытые в сердце современного русского человека! Художественное исследование начато успешно. Но только начато. Ведется анализ, появляются интересные характеры. Но исследование не завершилось синтетическими образами, в которых бы нашло отражение Время во всех его сложностях, драматизме и противоречиях. Во всех произведениях, о которых здесь шел разговор, есть художественная правда, но правда, чересчур связанная с конкретным местом действия и точно обозначенным временем. Трудно, казалось бы, поверить Василию Белову и Федору Абрамову, если не принимать во внимание специфические условия Вологодской земли. Художники – исследователи народного духа пока идут от конкретных фактов. Синтез во всей его целостности, надеемся, впереди.

Писателям полезно напомнить слова A.M. Горького: «Как из одной штуки даже очень хорошего кирпича нельзя построить целого дома, так описанию одного факта нельзя придать характер типичного и художественно правдивого явления, убедительного для читателя... Художественная правда создается писателем так же, как пчелою создается мед: от всех цветов понемногу берет пчела, но берет самое нужное».

Только на этой высокой стадии художественного освоения действительности писатель правильно поймет свою основную задачу: «Отражайте верно временное, вечное явится само собой» (С. Венгеров). В истории литературы не раз бывало так, что писателей упрекали за пристрастие к сегодняшнему, «временному» и призывали к постановке «вечных», общечеловеческих проблем в своем творчестве. И не раз писатели различных стран и поколений задавались вопросом: а не лучше ли, действительно, отображать такие свойства, качества, стороны человеческой души, которые присущи всем людям на земле, не лучше ли показывать то «общечеловеческое», то вечное, что никогда не умрет, пока живы люди на земле? И писатели, если слушались таких советов, кроме сухих, абстрактных, безжизненных созданий своего ума, ничего не производили.

Тот же Овсянико-Куликовский считал: чтобы художественный образ был «общечеловечески-типичен», писатель должен соблюдать следующее важное условие: «Такой образ не должен быть уж очень типичен и ярок в смысле национальном, сословном, бытовом, – эта сторона в нем должна быть поставлена и оттенена так, чтобы не мешать общечеловеческому содержанию и интересу его выступать властно и мощно в восприятии читающих поколений» (Овсянико-Куликовский Д.Н. Толстой как художник. СПб., 1899. С. 31). Разбирая образы Оленина и Левина, Овсянико-Куликовский писал, что они не удовлетворяют требованиям «высшей эстетической критики», потому что в них «слишком... Русью пахнет...» «...и этот запах мешает нам сосредоточиться на их общечеловеческой основе...» (Там же. С. 32).

Во Франции тоже находились теоретики, которые, пытаясь найти средства сделать искусство долговечным, предлагали неверные средства для этого. М. Гюйо в своей книге отрицает средства, которые предлагали некоторые из них. Он писал: «Для того чтобы найти предмет более долговечный для искусства, Низор и Сен-Марк Жирарден предложили следующее средство: отыскивать во всем только всеобщее: в литературе, – говорят они, – истинны только самые общие чувства. К несчастью, чувства нельзя отделить от чувствующего индивидуума.

Чувство именно тем отличается от чистой идеи, которая не составляет предмета искусства, что в нем всегда есть большая доля индивидуальности.

Конкретное, без чего искусство вообще не может существовать, есть также частное» (Гюйо М. Искусство с социологической точки зрения. М., 1901. С. 104).

Человек отнюдь не гражданин мира, лишенный национальных особенностей. Человек имеет глубокие корни в стране, в которой он родился: сущность его характера – в социальной среде и в национальности, к которой он принадлежит.

На это уже давно обратил внимание Гегель. «В немецких песнях миннезингеров, – писал он, – любовь является сентиментальной, нежной: она бедна воображением, игрива, меланхолична, однообразна. У испанцев любовь отличается богатством фантазии, красноречия; она рыцарственна; порой, как дело личной чести, в поисках защиты своих прав и обязанностей хитроумна и также мечтательна, достигая своего высшего блеска!» (Гегель Г.В. Лекции по эстетике. Кн. 2-я. Соч. Т. 13. М., 1940. С. 129).