Геннадий Прашкевич - Брэдбери

В предисловии, предварявшем некоторые издания повести, Брэдбери рассказывал о создании повести достаточно подробно.

«Я обнаружил, что лучший способ вдохновиться — это, конечно, пойти в центральную библиотеку Лос-Анджелеса и бродить по ней, вытаскивая книги с полок, читать строчку здесь, абзац там, выхватывая, пожирая, двигаться дальше и записывать мысли на первом попавшемся листке. Иногда я стоял часами за столами-картотеками, царапая что-то там на бумажных листках. Я в те годы буквально ел, пил и спал исключительно с книгами — всех видов и размеров, цветов и стран. Когда Гитлер начал в Германии сжигать книги, я переживал это так же остро, как, простите меня, переживал и убийства людей, потому что книги и люди для меня — одной плоти…

Я часто проходил мимо пожарных станций, любуясь своим длинным отражением в латунных шестах, по которым пожарники съезжают вниз, и позже среди своих записей я обнаружил множество листков с описанием красивых красных машин и суровых пожарных, грохочущих тяжелыми ботинками…

И еще помню ночь в детстве, когда я услышал пронзительный крик из комнаты моей бабушки и прибежал в ту комнату, распахнул дверь, чтобы заглянуть вовнутрь, и сам закричал от страха и удивления. Потому что в комнате, карабкаясь по стене, рос колеблющийся светящийся монстр. Он рос у меня на глазах. Он издавал мощный рев, отдавал ужасным жаром и казался по-настоящему живым. Он питался обоями и пожирал потолок. Это был огонь, и он показался мне каким-то ослепительным зверем. Я никогда не забуду, как он заворожил меня, заставил застыть, забыть обо всем, прежде чем мы побежали, чтобы наполнить ведра водой и убить монстра…»

Получив «Пожарного», Дон Конгдон, литературный агент Рея Брэдбери, сразу отправил рукопись в несколько редакций, но никто, к сожалению, рассказом не заинтересовался. Возможно, потому, что рассказ был слишком политизированным, — несколько наивно объяснял свой неуспех Брэдбери.

Только в феврале 1951 года «Пожарный» обрел пристанище в журнале «Репортер» («The Reporter»).

Но сам Брэдбери в это время работал уже над «Фаренгейтом».

«Вы — пожарник. Вы сжигаете книги» — на этом странном наложении — пожарник и сжигаете, построена вся повесть. Рей писал ее в собственном гараже, превращенном в кабинет, поэтому, наверное, так часто проникали в будущую книгу всякие внешние приметы — ветки над головами, звук чьих-то шагов, шорох листьев.

«Девушка остановилась, — писал Брэдбери. — Казалось, она готова была отпрянуть назад, но вместо того она пристально поглядела на Монтэга… на изображение саламандры на рукаве его тужурки и на диск с фениксом, приколотый к груди…

— Вы, очевидно, наша новая соседка?

— А вы, должно быть… пожарник?

— Как вы странно это сказали.

— Я… я догадалась бы даже с закрытыми глазами…

— Запах керосина, да? Моя жена всегда на это жалуется… Дочиста его ни за что не отмоешь.

— Да, не отмоешь, — промолвила она, и в ее голосе прозвучал страх.

Монтэгу казалось, будто она кружится вокруг него, вертит его во все стороны, легонько встряхивает, выворачивает карманы, хотя она не двигалась с места…

— …Можно, я пойду с вами? Меня зовут Кларисса Маклеллан…» 65

Война…

Большая война…

Будущая большая война…

В «Марсианских хрониках» («Март 2000») некий нервный налогоплательщик требовал немедленно пропустить его в ракету, стартующую на Марс. Он ни минуты не хотел оставаться на Земле. Любой здравомыслящий человек, кричал он охранникам, мечтает унести ноги с Земли. Все знают, кричал он, что года через два на Земле разразится атомная война!

Атомная война… Года через два…

Реальные события подтверждали эти более чем мрачные прогнозы.

В книге Роберта Юнга (1913-1994) «Ярче тысячи солнц» 66история создания первой американской бомбы читается как приключенческий роман. Только сюжет этого романа придумали физики.

Это они, физики, в июле 1945 года из секретной лаборатории Лос-Аламоса доставили первое атомное взрывное устройство в особую испытательную зону, где в пустыне было установлено специальное сооружение. Сами ученые находились в Бэйз Кэмп, более чем в 16 километрах от места взрыва. Там играла танцевальная музыка, время от времени прерываемая сообщениями о ходе приготовлений. Взрыв был намечен на четыре часа ночи, но из-за плохой погоды его пришлось отсрочить. Только в 5 часов 10 минут утра по приказу Роберта Оппенгеймера 67начали передавать сигналы обратного отсчета. Генерал Лесли Гровс 68приказал всем надеть защитные очки и лечь на землю ничком: тот, кто попытался бы увидеть взрыв незащищенными глазами, рисковал потерять зрение. Эти ужасные последние минуты перед взрывом. Всех мучили свои мысли. Энрико Ферми 69пытался еще раз прикинуть возможную силу взрыва, генерал Лесли Гровс вспоминал, не упустил ли чего в системе безопасности, Роберт Оппенгеймер (по его собственному признанию) колебался между страхом, что эксперимент не удастся, и страхом, что он удастся…

Никто не увидел первой вспышки атомного пламени.

Увидели только ослепительное белое сияние, отраженное от неба и холмов.

А потом возник блестящий огненный шар, разрастающийся, становившийся все больше. Казалось, он никогда не перестанет расти, он охватит небо и землю. Вся местность была залита невероятным палящим светом, его интенсивность во много раз превосходила интенсивность полуденного солнца. Даже такой холодный и рассудочный человек, как Энрико Ферми, пережил глубокое потрясение. Обычно он отмахивался от сомневающихся: «Не надоедайте мне с вашими терзаниями совести, это всё — всего лишь превосходная физика!» — но сейчас слов у него не было. Похоже, владел собой только генерал Гровс. Когда кто-то из ученых кинулся к нему чуть ли не со слезами, заявляя, что взрыв уничтожил все его наблюдательные и измерительные приборы, Гровс подбодрил его: «Ну, вот и отлично. Если приборы не смогли устоять, значит, взрыв был достаточно мощный». И добавил: «Значит, войне конец. Одна или две таких штуки — и с Японией будет покончено». 70

А в августе 1949 года атомная бомба была уже испытана в СССР — на Семипалатинском полигоне.

«Под разрывами низко стоящих серых туч были видны металлическая башня и цех сборки, — вспоминал один из участников этих испытаний физик В. С. Комельков. — Несмотря на многослойную облачность и ветер, пыли почти не чувствовалось, ночью прошел небольшой дождь. По всему полю катились волны колышущегося ковыля. “Минус пять минут… Минус три минуты… Минус одна… Тридцать секунд… Десять… Две… Ноль…”

На верхушке башни вспыхнул непереносимо яркий свет.

На какое-то мгновение он ослаб и затем с новой силой стал нарастать.