Геннадий Прашкевич - Брэдбери

Восемь мальчишек ловкими, можно сказать, великолепными прыжками преодолевают цветочные бордюры, перила, живые изгороди, кусты и приземляются на газоне, накрахмаленном морозцем. На всем скаку, на бегу мальчики заворачиваются в простыни, или поправляют наспех нацепленные маски, или натягивают диковинные, как шляпки невиданных грибов, шляпы и парики, и орут во все горло вместе с ветром, толкающим их в спину, так что несутся еще быстрее, еще быстрее — во всю прыть, ох, какой славный ветер, ах ты! — выругав страшным мальчишечьим проклятием маску за то, что она съехала, или зацепилась за ухо, или закрыла нос, сразу заполнившись запахом марли и клея, горячим, как собачье дыхание.

Потом все восемь мальчишек сталкиваются на перекрестке.

— А вот и я — Ведьма!

— А я — Обезьяночеловек!

— А я — Скелет! — кричит Том.

— А я — Нищий!

— А я — Горгулья!

— А я — мистер Смерть!

Ночной фонарь на перекрестке раскачивается, гудя как соборный колокол.

Доски уличного тротуара вдруг превращаются в доски странного пьяного корабля, тревожно, даже страшно уходящего из-под ног.

Деревья шумят, вновь и вновь налетает ветер.

А под каждой страшной маской — живой мальчишка.

Редактору рукопись понравилась.

Но он чувствовал некую неравновесность текста.

Там — слишком длинные абзацы, а там — слишком короткие.

А там ни с того ни с сего какой-то седой моралист вдруг начинал грозить пальцем или, наоборот, — злобные ведьмы становились слишком уж кроткими.

«Побойтесь Бога, вспомните свою прабабушку, Рей!»

«Метлы в небе летели теперь так густо, что на небе не осталось ни облачка, не осталось места даже клочку тумана, не говоря уж о мальчишках. Образовалась невиданная дорожная пробка из метелочного транспорта; можно было подумать, что все леса на земле с гулом встряхнулись, сбросили ветки и, шаря по осенним полям, срезали под корень и обматывали удавками все колосья, из которых могли получиться веники, метлы, выбивалки, пучки розог, — и взлетали прямо в небо. Со всего света слетелись шесты, на которых натягивали веревки, чтобы вешать белье на задних дворах. А с ними пучки травы, и охапки сена, и колючие ветки — чтобы разогнать стада облачных овец, начистить до блеска звезды, напасть на мальчишек…» 150

И все это свистит, ревет.

Бесконечные ужасные прайды!

Ужасные бешеные стремнины летящих чудищ!

Вздыбленные воплощения зла, подпорченных добродетелей, совращенных святых, заблудших гордецов, самолюбий, лопнувших, как проколотые пузыри. Вон скачут какие-то грязные свиньи, а за ними — лохматые черти в козлином облике, а на дальней стене — ужасные отродья Сатаны, свистя, на ходу сбрасывают страшные рога, тут же отращивая взамен них усы и бороды.

Все новые и новые стаи чудищ идут на приступ.

Здесь драконы, норовящие проглотить улепетывающих детишек, киты, заглатывающие пророка Иону, колесницы, битком набитые черепами. Акробаты, воздушные гимнасты, свиньи с арфами, поросята с флейтами-пикколо, собаки с волынками, даже дева с рыбьим хвостом. Откуда ни возьмись, прилетел белый сфинкс, сбросил крылья, стал наполовину женщиной, наполовину львом и улегся подремать на долгие века под гулкими колоколами.

— Ой, а это кто? — испуганно крикнул Том.

И услышал негромкий ответ:

— Это Грехи, ребятки!

— А вон там, смотрите, смотрите! Там ползет Угрызение Совести!

Как же спасти захваченного чудищами верного друга Пифкина?

Может, просто откупиться от зла, взяв у каждого один год? Всего один!

Может, правда скинуться, не пожалеть по какому-то там — одному годику жизни и спасти, выкупить несчастного Пифкина?

Один годик, всего один — такое и не заметишь!

Но вместе с тем это и не шуточки, ведь все-таки это сделка с тем, у кого нет имени. Вы принимаете его условия, а это — уже серьезный договор.

Ну да, каждый обещает отдать всего лишь год, всего только один год своей жизни!

Но… «Только один год…» Это сейчас вы каждый такой отдельный год не замечаете, он для вас, скажем, так, что-то такое неопределенное. А вот лет через пятьдесят время для каждого потечет совсем по-другому — оно потечет все быстрее и быстрее, гораздо быстрее, чем сейчас, оно буквально начнет иссякать, как ручей в жаркой пустыне, и вы начнете мечтать уже не о целом годе , а хотя бы еще об одном дне жизни.

И тогда явится суровый мистер Р (то есть Рок) или угрюмая миссис К (то есть Костлявая).

И они предъявят вам счет.

Вот и подумайте, что это означает.

Не знаете? Да вот что это для вас означает.

Тот, кто мог бы прожить семьдесят один год, должен будет умереть в семьдесят.

А кому довелось бы дожить до восьмидесяти шести, тому придется расставаться с жизнью в восемьдесят пять. Возраст преклонный, конечно. Годом больше, годом меньше — невелика разница, но вот когда пробьет урочный час, ребятки, вы можете об этом сильно пожалеть.

Конечно, вы можете сказать: этот год я потратил совсем не зря, ведь я отдал его за нашего друга Пифа, я ценой своей жизни выкупил славного друга Пифкина, самого моего дорогого друга, какой только жил на свете! Спас лучшее яблоко, уже готовое упасть с осенней яблони.

Ну да, все это так. Но кое-кому из вас придется теперь вместо сорока девяти лет подвести черту в сорок восемь, а кто-то уснет навсегда ужасным непробудным сном не в пятьдесят пять, а в пятьдесят четыре. Понимаете?