М. Загребельный - Сергей Параджанов

Ей импонировали его раскованность, юмор, спонтанность и безоглядная щедрость – словом, его очарование. И точное совпадение с ее мнением в оценках искусства и каких-то жизненных позиций. «До чего же он не любит ходить в упряжке», – напишет она позднее.

Обед затянулся, часа через два пили чай, потом ужинали. С моим отцом они вспоминали Тбилиси и сразу нашли общие интересы, даже немного полопотали по-армянски, благо оба говорили еле-еле. И все никак не могли расстаться.

Дня через два снова увиделись. Лиля Юрьевна и отец к этому времени прочли его сценарии «Демон», «Киевские фрески», наброски «Исповеди». Говорили о сценариях. Параджанов хотел в роли Демона снимать Плисецкую: «Представляете, ее рыжие волосы и костюмы из серого крепдешина, она в облаках серого крепдешина, черные тучи, сверкают молнии – и посреди рыжий демон!» Сережа фантазировал, и казалось, что именно он летает в облаках, а мы, как это всегда бывало в таких случаях, зачарованно смотрели на него. Лилю Юрьевну затея восхитила своей неординарностью. И вот он уже рассказывает, как один известный режиссер хотел поставить «Кармен» и говорит Сереже: «Представь себе, открывается занавес, на столе сидит Кармен нога на ногу и курит!»

«Какая чепуха, – ответил Сергей. – Лучше пусть она лежит в кровати и к ней подходит Хосе, он начинает чихать, и она его отталкивает. Зачем он ей такой, чихающий?» – «Где же он так простудился?» – спрашивает режиссер. «Да ведь Кармен работает на табачной фабрике, и от нее за версту несет табаком, он попадает в нос Хосе, и тот чихает, чихает…»

С 15 декабря 1973 года Параджанов должен был начать в Ереване съемки фильма «Чудо в Оденсе» по сказкам Андерсена. Но режиссер мчится в Киев, где тяжело болеет сын. Одноклассников Сурена взволнованные учителя в те дни привели под стены старинной клиники на территории Киево-Печерской лавры. В окно выглянул потерявший 18 килограмм Сурен. Отец и мать Сурена доставали редкие лекарства, калорийные продукты, докторам – дорогие напитки…

В конце 1973 года Параджанова бросают по фальсифицированным и сфабрикованным обвинениям за решетку. В тюрьме он находится до декабря 1977 года.

Вспоминает Сурен Параджанов: «Тетя Рузанна… была завкафедрой в Московском авиационном институте, она изобретала горючее, на котором ракеты в космос летали, и поэтому дружила со многими космонавтами… Дед мой, кстати, был Параджанян, а «-ов» прибавил к фамилии, когда стал купцом второй гильдии.

– Папу посадили, когда вам было 13?

– Да, я тогда лежал с брюшным тифом в больнице, и мне целых три месяца ничего не говорили. Ну, статья сами знаете, какая была: «гомосексуализм»… А конкретно никто ж не знал, за что его посадили. Много разговоров было. Тетя Рузанна в Москве на прием к Брежневу пошла, прикрепив свой орден Ленина. Брежнев принял ее: ваш брат, сказал, талантлив, мы знаем, но у него такой длинный язык. «Вы поймите, – ответила тетя Рузанна, – он такой человек, что если что-то наболело, он не будет в себе это держать. Он же не политический, он против жлобства и ханжества в искусстве, и все. И против необразованных, некультурных мог наговорить».

Позже, когда я уже был студентом архитектурного факультета Киевского инженерно-строительного института – в университет поступить не дали, мне в руки попал судебный протокол – один экземпляр хранился у мамы. А друзья привели ко мне француза из организации «Международная амнистия», который специально приехал в Киев разбираться с «делом Параджанова». Мы встретились с ним в парке Шевченко, я принес одно папино письмо и маленький коллажик «Дед Мороз на зоне» – папа там их много из мешковины понаделал. И протокол принес, отдал ему. Он обрадовался, хотел даже мне заплатить – вроде за то, что у них теперь появился документ, на основании которого можно было все прояснить. Там же любой мало-мальски юридически образованный человек сразу поймет, что дело сфабриковано!

…Именно эта статья была выбрана, чтобы его унизить. Нашли каких-то трех свидетелей, а самое смешное – приплели к делу авторучку с видами голых женщин и карты, которые сейчас можно купить в любом ларьке…»

Шкловский 18 мая 1974 года в обращении о заступничестве пишет Католикосу всех армян Вазгену, что Параджанов трудный, колючий, гордый человек: «Многие люди искусства его не любят, еще большее количество ему завидует». В зоне Сергей Иосифович напишет: «Я сожалею, что не получился Андерсен. Какая удивительная возможность потрясти мир! Изыском и инфернальностью. Создать сферу грез и детства на холсте экрана и удивить сентиментальностью и феерией…»

Долгие годы противостояния властному аппарату привели к его противозаконному аресту в Киеве. Масла в огонь подлило выступление Параджанова перед молодежью Белоруссии. И это под колпаком аппарата! За подписью лично главы КГБ СССР Ю. Андропова в ЦК КПСС секретно направили запись его речи:

«Дело в том, что правительство Армении не поняло картину «Цвет граната»… Картина выходит на экраны в редакции моего друга С. Юткевича, который не понял картину и даже сказал: «Что вы так торопились, что дали два дубля подряд?» Он не понял, что это метод, он говорит: «Странная, у вас, говорит, смерть католикоса. Католикос умер, а у него открытые глаза и он дышит. Вот это когда облака поют, что католикос бессмертен». Он дословно воспринимает смерть, значит – надо закрыть глаза и подвязать подбородок. Потому он реставрировал картину, в каком-то качестве картина попала в минимум московских репертуаров, и я в общем получил те «рупии», на которые я живу, получил опять чье-то недоверие: не работать и не делать фильмов.

Но дело не в том. Это не потому, что я сейчас гарцую, а просто благодаря жестокой правде, которая связана с моими коллегами, художниками-кинематографистами…Человек, который высказывался о картине, это один из секретарей ЦК по культуре, который в прошлом был полотер и был выдвинут на руководящую должность в связи с определенным талантом, он, посмотрев эту картину, сказал слова о том, что это удивительная картина, но что в ней очень много мастики. Я долго не понимал, почему именно мастики, потом в общем мне перевели его «переводчики», которые все время его сопровождают и редактируют, что это «мистика».

Что связано сейчас с судьбой картины? Армения показывала этот фильм, посылала людей. Народ-то, я не сказал бы, что понимает картину, я и сам ее не совсем понимаю, но народ идет на эту картину, идет как на праздник, понимаете, идут все слои населения, они в картине чувствуют свои гены. Ни тот сюжет, ни те установившиеся каноны судьбы поэта (конфликты с царем, придворный конфликт, изгнание поэта из дворца, светская жизнь, монастырь) – это все не стало смыслом моего сценария; а – краски, аксессуары, быт, который сопровождал поэзию… И я вот постарался искусство преобразить в жизнь, а не жизнь преобразить в искусство. Наоборот, чтобы искусство отобразилось в жизнь».