М. Загребельный - Сергей Параджанов

Молодому читателю наверняка мало понятно, в чем же тут крамола. Более того, там, в Минске, Параджанов посвятил достаточно места политически и идеологически правильной для власти теме того, как лучше изобразить в кино образ Ленина. Представим тех, кого задели за живое эти высказывания. Дело не просто в эстетических разногласиях. Получить в СССР право на создание произведения о Ленине или о 1917 годе сулило неисчислимые блага – все равно, что сейчас нашему режиссеру получить контракт на съемку голливудского блок-бастера. Вина Параджанова для бесчисленных его завистников заключалась в его величии. И в ход шло испытанное тысячелетиями оружие – наветы, доносы, интриги.

Упрощение, если не искажение истины кроется в суждении, что судьбу режиссера решила злая воля неких руководителей, которые отторгали «поэтический кинематограф». Параджанов на так называемом постсоветском пространстве, как сегодня Балаян в кино, Виталий Коротич в литературе, – стандарт, эталон мастерства. Это бесит бездарей, пробуждает их дьявольские разрушительные инстинкты. Когда я начал работать над биографией Сергея Иосифовича, уже знал его фильмы. В начале 1970-х с четой Стельмахов и с родителями на студии Довженко увидел оригинальный вариант «Саят-Нова». Я имел представление и об изобразительном искусстве Параджанова. Но после прочтения книги писем из заключения открыл великого прозаика. Только одних этих писем достаточно для того, чтобы войти в историю. Как жалки на этом фоне потуги различной «постмодернистской» и иной шушеры замолчать величие гения!

Четыре года хождения по мукам: Лукьяновская тюрьма в Киеве, зоны поселков Губник, Стрижавка, Хмельницкая и Донецкая пересыльная тюрьмы, Перевальская зона возле нынешнего Алчевска. В эту пору Большой землей, Генеральным штабом по освобождению узника совести стала квартира семьи Щербатюк на улице Пирогова в Киеве. Армянская национальная фильмотека и Музей Сергея Параджанова в Ереване в 2000 году издали книгу «Письма из зоны». Редактор ее – Гарегин Закоян при помощи и участии Светланы Щербатюк собрал 190 писем узника, воспроизвел огромное количество документов, художественных произведений Параджанова. Закоян подарил книгу Светлане Щербатюк с надписью: «Я всегда помнил и любил Вас. Вы всегда были рядом».

Литератор Г. Кубатьян, один из самых дотошных знатоков творчества Параджанова, считает: «…Эти путаные, порою невнятные, нашпигованные всякой всячиной письма невероятно увлекательны. Не только тем, что в них там и сям разбросаны замечания о кино, встречаются мимоходом и характеристики коллег, и того человеческого крошева-месива, которым он окружен за колючей проволокой, и принципы поведения в искусстве и, шире, в жизни: «Действуйте энергично! Настырно! Скромно! Добродушно! Оставьте резерв в потенции! Не все обнажайте! Ни на суде, ни в любви! Ни на допросе! Истина!» Все это занятно, но поверх этой окрошки или даже помимо нее вырастает образ отверженного существа, преисполненного творческой и нравственной силы, образ экзистенциальный, глубокий, мощный, нерасплесканный и неисчерпанный, хотя рефрен о том, что с кино покончено навсегда, повторяется регулярно. Сто девяносто писем из зоны вроде бы не соотносятся с фильмами Параджанова, снятыми до и после отсидки… не комментируют их и не помогают понять или расшифровать. Если это комментарий, то не к фильмам и замыслам, а к судьбе – в уже помянутом экзистенциальном смысле. К судьбе человека, судьбе художника».

Перед первым своим этапом Параджанов напишет из Лукьяновской тюрьмы:

«Светлана!

Сообщаю тебе, что очень скоро уеду в этап. Адрес пока не известен. Есть песня «Мой адрес – Советский Союз». Возможно, что и не удастся перевести Сурену мне деньги и тебе (переслать) передачу. Но, возможно, и успеете. Не нахожу слов и жанра выразить тебе свою благодарность за внимание. Нет слов, как выразить, обобщить, великодушно стать выше всего произошедшего.

Как обнять всех сочувствующих и любящих меня? Мне кажется, что нет человека, который злорадствует…

Как удивительно, что я тебя видел. Сон. На черной подушке лежали ты и Суренчик. Вы поочередно поднимали головы и просили меня: «Не оставляй нас». Но между мною и вами было стекло – пластмассовое – и тишина. Скорее, это были два сирен(е)вых бутона. «СОН».

Я не уверен, что не конфискуют квартиру. Как все жестоко и все оправданно. Чего я поддал(с)я дружбе с персонами и пидпанками. Что это дало, кроме ложной сенсации? Срочно надо было выехать и жить у себя на Родине, где я езжу на белом слоне, как фараон. Мне надо было распинаться Ненке Укр(аин)е в любви?! Но какое счастье, что я успел посетить Армению, создать «Цвет граната» и повезти туда Суренчика. Как страшно (было), когда он заболел…»

Первый этап и первая колония, зона: «Вот первое, что я страшное видел, когда я попал на зону, я говорю: «Я в раю!» Черешня, знаешь, черешня, ну, в пять копеек! На дереве! Я говорю: «Рай!» Люди проходят мимо и никто не трогает. По мере того как я приближался, увидел: дегтем смазанный ствол, обмотанный, как гремучая змея, колючей проволокой. Там целые ветви черешни и плоды размахивались на ветру и обнажали свое потрясающее чрево белой черешни. И колючей проволокой впритык, как вот это, канализационные трубы обматывают, так было дерево замотанное. И как дежурили два вора рядом с случайно выросшим маком. Они дежурили день и ночь, они не спали, чтобы мак созрел и они могли бы хотя бы… И такой черниговский парень Иванов, хорошо играл в карты, рыжий, он сказал: “Вот вы, Сергей Иосифович, не можете понять – вот, если в этом котике, маленьком котенке, есть 1 миллиграмм наркотика, я съем всю кошку”»…

В зоне Параджанов пишет новеллы. Перескажу одну из них. Повествование об украинском Короле Лире. Он был молчаливый, он был сдержанный, он был благородный. Но трагедию испытывал колоссальную: к нему никто не ходил на зону. Он отказывался от свиданий, от бандеролей, от всего.

У него были три дочери. Одна была сельской библиотекаршей, другая – директором школы, а третья работала простой крестьянкой в поле, возделывала овощи. На свободе он был председателем колхоза. И дочери были счастливы. Вот-вот они смогут вырваться из глубинки в город. Там он строил им дома. Добротные, из кирпича лучшего обжига, по всей Украине доставая дефицитные при советской власти строительные материалы. Дочери наседали вместе со своими мужьями – торопили его построить дом. Поскорее хотели распрощаться с соседями, показать, как им хорошо живется при всемогущем отце, как они превратятся в столичных дам. И он брал тысячи и тысячи рублей из колхозной кассы, подделывал расчетные документы в надежде, что все когда-нибудь оплатит и восстановит. И построил дома для дочерей. Туда вселились две старшие дочери «Короля Лира». Он был «король» колхоза, сияющий на районных стендах, и решил, что обеспечил себе благородную старость в окружении любящих внуков. Он осчастливил семьи двух дочерей. В будущем собирался помочь и младшей – Корделии, незамужней красавице.