Федор Ошевнев - Чертова дюжина ножей +2 в спину российской армии

В дружбе двух офицеров Кольский однозначно играл первую скрипку; он же первым поднялся по служебной лестнице до должности заместителя командира учебной роты. Репнин, всегда довольствовавшийся вторыми ролями, продолжал тянуть лямку взводного.

Командир учебной роты майор Лапиков по-хозяйски восседал на бетонных ступенях солдатской казармы, для вящего комфорта подоткнув под зад рабочую тетрадь-ежедневник. Офицер курил, а мимо, по кругу, горланя до срыва голосовых связок строевую песню, тяжело тупали солдатские ряды.

— Ишь, и домой не торопится, — продолжал злоязычить Кольский. — Оно конечно: там жена каждодневно бухать не даст! А сегодня вообще подвезло — с отцом солдата употребил, теперь и песенку послушать не прочь. Бесплатный кабак!

— Хорош ныть, — перебил Репнин сослуживца и тут же поморщился. — Ну, орут! Как будто каждому пообещали полслужбы за рев скостить.

Кольский взглянул на часы и вяло буркнул:

— Когда ж ему надоест и нас, и солдат мариновать?

— Во-во, у него и поинтересуйся, — посоветовал Репнин и сплюнул. — Он те живо на практике докажет, что у офицера день ненормированный. Забыл, как до после отбоя тумбочки и тапочки проверяли?

Поскольку за майором Лапиковым подобная практика и правда водилась, Кольский ничего не возразил по сути, но выдал приглушенную тираду на командирском языке, основу которого составлял язык «материнский».

Тут комроты наконец-то решил, что последний круг солдаты прошли-пропели на уровне, и поднялся со ступеньки — с усилием мужчины, давно знающего толк в горячительных напитках. Приказал распустить роту на вечерний отдых, подозвал к себе подчиненных офицеров. И не спеша, с расстановкой стал пояснять расклад времени для каждого из них на завтрашний день.

— Да, про самое-самое чуть не забыл, — щелкнув пальцами, добавил он в конце инструктажа. — Через два дня взвод направляем в командировку, в помощь военным строителям. Сдача полевого аэродрома у них горит. Добровольцы есть?

Недовольное молчание — а кому ж охота от семьи и благ цивилизации на месяц, да в полевые условия — рискнул нарушить засидевшийся во взводных капитан Жарков. В части его, подшучивая, порой называли «карьеристом», а молодые парни на улице однажды даже в открытую поиздевались: «Ты смотри, седой, лысый — и уже капитан!» «Надо же, и правда: уже капитан…»

Итак, капитан со стажем осторожно предложил:

— Товарищ майор… А если кинуть на спичках?

— Ты мне эту демократию фулеву брось, — погрозил ему толстым пальцем ротный. — В таком случае добровольцем назначается… Репнин!

«Доброволец» едва сдержался, чтобы не изругаться по поводу командирского решения: такой срыв грандиозных грядущих планов! Но — человек в погонах — человек подневольный — кисло выдавил:

— Есть!

— Не горюй, Вовчик! — как мог ободрял друга Кольский. — Развеешься, куча новых полевых впечатлений… При удачном раскладе еще и трахнешь какую-нибудь сельскую мадам, а это очень положительный факт…

— Да пошел ты! — скривился Репнин и на какое-то время замолчал. Потом потянул сослуживца к контрольно-пропускному пункту, на языке военных, КПП. — Ладно, пошли. Разговор есть…

— В общем так, Юра, — заговорил Репнин вновь, уже миновав КПП. — К тебе, как к другу, просьба… Но только чтоб никому… Добро?

— Заметано, — пообещал заинтригованный Кольский.

— Понимаешь… Есть у меня одно подозрение… — Не окончив фразы, Репнин на секунду прикусил нижнюю губу.

«Черт… Жалеет уже, что разговор начал», — подумал снедаемый любопытством Кольский, но деликатно промолчал, давая возможность сослуживцу самому решить, продолжить либо прекратить откровения.

— Подозрение, — облизнув губы и с усилием сглотнув, продолжил-таки Репнин, — что моя благоверная… погуливает на стороне.

«Вот это номер! — про себя ахнул Кольский. — Крыша поехала, что ли, такие вещи светить? И даже мне…»

А Репнин, теперь уже торопливо, как бы еще боясь пойти на попятную, пояснял суть просьбы:

— Хочу, чтоб ты, как я в командировку уеду, на квартиру к нам зашел вечером. Лучше — в пятницу там или в субботу. Просто посмотришь, одна Надежда будет или… — И снова оборвал фразу на середине.

Кольский с нескрываемым интересом и долей замешательства быстро глянул в глаза приятелю, впрочем, тут же взгляд отведя: слишком уж об интимных вещах речь зашла, да еще в таком до неприличия откровенном ракурсе. А впрочем, чему бы тут удивляться…

Жену приятеля офицер хорошо знал: несколько раз праздники семейно встречали, да и вообще… Эффектная рыжеволосая женщина — чем-то она напоминала великолепную породистую лошадь, ухоженную и баснословно дорогую, — умела и любила пофлиртовать. Что и говорить: московское воспитание, московский вуз, откуда ее и выхватил заканчивавший столичное общевойсковое училище Репнин и скороспело повел под венец.

И вот теперь дочь-дошкольница который год живет в тепличных условиях первопрестольной у бабушки с дедушкой, а неполная офицерская семья за тридевять земель, во времянке прозябает. Как, впрочем, и многие другие страдальцы от армии, не имеющие надежды на собственное жилье в обозримом будущем.

…Уже тяготясь ситуацией, Кольский попробовал сделать хорошую мину при плохой игре.

— Володя, да как-то оно, знаешь… — и в замешательстве погладил ус. — Не есть положительный факт. И вообще: по домам пора.

— Юра, ты чего? — взмолился Репнин. — Я ж тебя не подглядывать заставляю.

И столько униженно-просящего читалось в глазах друга, неожиданно открывшегося в своих подозрениях, что Кольский тут же и сдался.

— Хрен с ним! Раз просишь — зайду. Только вот зачем? При наличии отсутствия хозяина…

— А я тебе вот чего… Книжку какую-нибудь дам. Скажешь, мол, побыстрее вернуть просил.

— Тогда ладушки, — с некоторым оттенком брезгливости, жалеючи приятеля, через силу согласился исполнить его сомнительно откровенную просьбу Кольский. В душе он сразу решил, что, случись ему заподозрить в измене собственную супругу, он бы, во всяком случае, по пути Репнина точно не пошел, а так или иначе попытался справиться с проблемой сам.

Через день комвзвода-«доброволец» вместе с личным составом уехал на полевой аэродром. А еще дня через четыре Кольский после работы постучался во флигелек, что снимал за «ну очень смешную дену» сослуживец с женой. Под мышкой капитан держал подарочное издание Ильфа и Петрова. (Решение нанести нежданный визит Репниной офицер принял после долгого размышления-поглаживания усов перед открытым сейфом в ротной канцелярии — именно на его полке покоился нераскрытый предлог для проверки супружеской верности.)

Дверь Кольскому открыл рослый кавказец лет тридцати с массивной золотой цепочкой на мохнатой груди и перстнями-печатками на безымянных пальцах.