Николай Рерих - Листы дневника. Том 1

Философия, давшая столько примеров утонченного мышления, не только пробуждала сознание, но и упражняла его. Естественно, всякое упражнение не может быть спорадическим. Спросите об этом любого виртуоза-музыканта. Ведь он не только упражняет свои пальцы, но в трудных заданиях он держит свое музыкальное сознание на гребне волны. Человек может впадать в большое безразличие, говоря себе: "Не сегодня, так завтра". Он потеряет не только ценнейшее время, но также потеряет для себя самую ценность своего предмета. Безразличие уже будет омертвением.

В древности сказавший: "Благодать — пугливая птица" знал необходимость всей бережности ко всему, извне приходящему. Если человек откроет врата добра, то к нему добро и войдет. Наверное, на это утверждение возразят очень многие несчастные в жизни. Они будут утверждать, что врата добра они открывали, и ничто, кроме горя, не вошло. Но на пороге врат не оставался ли маленький скорпион или тарантул? Не был ли запылен этот вход, и не осталась ли какая-то грязь за порогом?

Опять и опять нужно всегда сознавать значение хотя бы очень маленьких, мимолетных, но смертельно жалящих мыслей. Всем нам приходилось видеть людей очень хороших, которые среди доброкачественных соображений вдруг допускали невозможную по своей вредности мысль. Иногда, может быть, даже для них самих неожиданно с уст срывалось соображение, приличное разве самому дикому человеку. Правда, они спешили оговориться. Утверждая, что это как-то сорвалось. Но ведь сорваться-то нечто может лишь из какого-то хранилища. Значит, где-то глубоко еще имеются груды ветхого рубища. Совершенно так же, как в открытых старых тайниках часто находится какое-то никому не нужное, затхлое тряпье. Исследователь с удивлением соображает, зачем наряду с прекрасными сокровищами в хранилище попали какие-то бесформенные тряпки. Но они все-таки как-то там оказались. Они все-таки заражали воздух своим гниением. От их гниения вырастала сильнейшая ржавчина на соседних предметах. От них разлагалась ценнейшая резьба и еще быстрее истлевали свитки нужнейших рукописей. А ведь эту кучу тряпья в свое время кто-то просто забыл. В темном углу накопились какие-то лохмотья, точь-в-точь, как лохматые бесформенные мысли, от которых подгнивает самое ценное достижение.

В умении мыслить скажется и качество терпимости к окружающему. Нетерпимость есть не что иное, как дикость. Нетерпимый человек, то есть тот, который допустил в себе губительное свойство нетерпимости, не пригоден для общественности. Он не только не поймет окружающего мышления, но он легко может оскорбить самый утонченный оборот мысли своего друга. Такие оскорбления мысли будут самыми тяжкими. Чтобы избежать их, нужно, попросту говоря, подумать. Из того же заботливого помысла породится и ценность к чужому времени, осознается та благородная напряженность, которую люди в невежестве часто клеймят самыми позорными именами.

Когда испытывалось мышление, человека не оставляли в библиотеке со всеми справочниками. Наоборот, его оставляли в пустом помещении, чтобы он мог остаться лишь с самим собою и вызвать из своих хранилищ испытанные соображения. После излишеств материализма человечество опять придет к справедливой оценке гуманизма и всех тех высших областей, с ним всегда связанных. Люди, зараженные излишеством справочников и тому подобных облегчений, вероятно, будут полагать, что после нашего века уже невозможно возвращение к осознанию духовных возможностей. Это и не будет возвращением, ибо всякое возвращение, в конце концов, невозможно в стремительности всего сущего. Но в той же стремительности люди опять нащупают, где истинная ценность. Они опять научатся услышать голос Вышний.

17 Апреля 1935 г.

Цаган Куре

Публикуется впервые

Щит древнего скандинавского рода разделен пополам: черное и белое — ночь и день. Девиз — "горечь со сладостью". Много смысла вложено в этот щит. Даже горечь принимается со сладостью как неизбежное и даже поучающее. Смысл и ночи, и дня также напоминает о преданности основам не только днем, но и ночью, иначе говоря, во все времена. Именно по всем временам проходят самоотверженные утверждения подвига.

Писались эти иероглифы чести на щитах, которые висели у шатров. Каждый мог читать исповеданную сущность владельца щита. При этом, как знаем из истории, эти родовые скрижали не были простым размышлением. В них всегда в основе лежал или какой-нибудь геройский поступок, или государственная польза.

Щит ночи и дня, среди множества дошедших до нас символов, останавливает внимание своею краткостью и четкостью символа. Каждое запечатленное служение именно будет служением полным. Будет дозором несменным и днем, и ночью. И в ночные часы, даже во сне, соприкасаясь с миром тонким, человек, проникнутый идеей Служения, будет настороже, будет накоплять всевозможные полезные опыты и присоединять их к прежним испытаниям. Для руководящей своей идеи воитель будет и себе напоминать щитом своим, что именно есть неотложное и несменное.

Nat-og-Dag — ночь и день! Часто не знаем, когда именно совершилось самое важное, самое решающее. Когда люди предаются сну в одной части Света, ведь в другой в дневные часы могут протекать решительные события. Истинный страж и в часы полуночные держит сознание свое открытым для восприятий и ответов. Не так легко создаются возможности к такому единоустремлению. Невозможно их предпослать вдруг. Сознание не будет отвлечено чем-то посторонним, а может быть, даже и злоумышленно подброшенным. Сколько бывает этих темных подкидышей. Как далеко они могут заводить человека, еще не вполне укрепленного в своих хороших устремлениях. Всякие лесные и русалочьи голоса на болотах и топях, совершенно как в сказке сказано, безвозвратно заводят спотыкающегося путника.

Маленькое двуличное сознание и тут найдется, чтобы сочинить оправдательную пословицу: "Не согрешишь — не покаешься". Таким образом, слабовольный преступник всегда может доказывать, что он преступил лишь для вящего покаяния. Какое множество обиходных преступлений творится в надежде, что они вообще не будут открыты, а если и будут, то остается аргумент раскаивания.

Но тот, кто вложил в сердце свое как девиз жизни "и днем и ночью", тот даже и в часы потемок осветлит их своей непреложной, добровольно принятой задачей. Ведь Служение может быть принято лишь добровольно. Из великого сознания самопожертвования вырастает и мудрое знание, что и сама горечь будет полна сладости совершаемого подвига. В таком девизе нет никакой самости. Нет никакой похвальбы, как в некоторых других щитах, в которых выставлена не возложенная на себя задача, но случайное достижение.