Святослав Рыбас - Громыко. Война, мир и дипломатия

Такова была обстановка накануне трагедии с южнокорейским пассажирским самолетом.

В ночь на 1 сентября 1983 года произошло событие, которое сильно осложнило положение советского руководства и потрясло мир, — советский истребитель сбил над Сахалином самолет, который, беспрецедентно отклонившись от маршрута на 600 километров, пролетел над военными объектами СССР и не отвечал на запросы советских ПВО.

Советское руководство полет южнокорейского Боинга-747 над запретной зоной в воздушном пространстве СССР обоснованно считало разведывательным, однако вместо открытого объявления всех обстоятельств предпочло все замалчивать. Когда же перед лицом неоспоримых доказательств оно было вынуждено признать факт трагедии, то уже было поздно доказывать разведывательный характер полета.

Корниенко писал, что эта трагедия сопоставима с берлинским кризисом 1961 года и Карибским кризисом 1962 года. Решение замалчивать факт уничтожения самолета было принято после дискуссии между Громыко, Андроповым и Устиновым, инициатором которой выступил Корниенко, присутствовавший утром 1 сентября на совещании в Генеральном штабе и знавший все детали; «Я твердо считал, что мы, сознавая свою правоту, тем более должны были как можно скорее поведать миру о случившемся все, что нам было известно, выразив одновременно сожаление по поводу гибели ни в чем не повинных людей, ставших, как мы считали, жертвой чьего-то злого умысла. Между тем, вернувшись из Генерального штаба в МИД и доложив Громыко об обстоятельствах происшедшего, я получил от него поручение принять участие в подготовке сообщения ТАСС, смысл которого сводился бы к тому, что нам ничего не известно о судьбе пропавшего южнокорейского самолета. Я попытался убедить Громыко в неразумности и пагубности такой линии поведения, но мои рассуждения были пресечены с ссылкой на то, что характер подобного сообщения уже согласован маршалом Устиновым с Ю.В. Андроповым. Поскольку я продолжал упорствовать, Громыко в итоге бросил: “Можете сами переговорить с Юрием Владимировичем”. Я позвонил Андропову в больницу, где он в те дни находился, и из разговора с ним понял: сам он склонен действовать предельно честно, хотя убежден в том, что история с южнокорейским самолетом — “козни Рейгана”. Сославшись на то, что против признания нашей причастности к гибели самолета “категорически возражает Дмитрий” (т. е. Устинов), Андропов тем не менее тут же, не отключая линию, по которой шел наш разговор, соединился по другому каналу с Устиновым и стал пересказывать ему приведенные мною аргументы. Но тот, не особенно стесняясь в выражениях по моему адресу (весь их разговор был слышен мне), посоветовал Андропову не беспокоиться, сказав в заключение: “Все будет в порядке, никто никогда ничего не докажет”. Закончив разговор с Устиновым словами: “Вы там, в Политбюро, все-таки еще посоветуйтесь, взвесьте все”, — Андропов предложил мне тоже быть на заседании и изложить свои сомнения. При нынешних радиотехнических и прочих возможностях, заметил я, наивно рассчитывать на то, что “никто ничего не докажет”, как полагает Устинов. Но Андропов завершил разговор: “Вот ты все это скажи на заседании”. Чувствовалось, что ему основательно неможется.

Однако на заседании Политбюро, которое вел Черненко, мое выступление прозвучало гласом вопиющего в пустыне — никто не стал спорить с Устиновым. В результате спустя более суток после случившегося было опубликовано следующее несуразное сообщение ТАСС: “В ночь с 31 августа на 1 сентября с. г. самолет неустановленной принадлежности со стороны Тихого океана вошел в воздушное пространство Советского Союза над полуостровом Камчатка, затем вторично нарушил воздушное пространство СССР над островом Сахалин. При этом самолет летел без аэронавигационных огней, на запросы не отвечал и в связь с радиодиспетчерской службой не вступал. Поднятые навстречу самолету-нарушителю истребители ПВО пытались оказать помощь в выводе его на ближайший аэродром. Однако самолет-нарушитель на подаваемые сигналы и предупреждения советских истребителей не реагировал и продолжал полет в сторону Японского моря”» {402} 402 Корниенко Г.М. Указ. соч. .

Через несколько дней вышедший из больницы Андропов сказал находившемуся в Москве Добрынину все, что думал «о тупоголовых генералах, поставивших наши отношения с США, столь трудно налаживаемые, на грань полного разрыва».

Когда советские генералы на пресс-конференции привели убедительные доводы в пользу своей версии, никто в мире не стал их слушать.

(В 1993 году по указанию президента России Б.Н. Ельцина были переданы в ИКАО все материалы и документы о гибели корейского самолета, и эта международная организация официально объявила, что снимает все обвинения с Советского Союза, которые выдвигались рейгановской администрацией.)

На фоне трагедии с пассажирским самолетом присуждение Нобелевской премии мира руководителю польского профсоюза «Солидарность» Леху Валенсе стало еще одним ударом по Москве.

Положение становилось все тревожнее. 2— 11 ноября НАТО провело крупное командное учение «Эйбл Арчер-83», в ответ на которое советское командование, опасаясь ядерного удара, задействовало через все зарубежные резидентуры внешней разведки операцию РАЯН (ракетно-ядерное нападение), приготовившись отражать удар. Причем советские дипломатические миссии о ней не были проинформированы.

В Мадриде на встрече с Громыко Государственный секретарь Шульц пытался навязать обсуждение темы о правах человека и об инциденте с самолетом, что не входило в повестку дня. Обычно уравновешенный Андрей Андреевич швырнул свои очки на стол, да так сильно, что чуть не разбил их.

В своих мемуарах он об очках не сказал ни слова, ограничившись таким замечанием:

«Затем я изложил нашу позицию по кардинальным вопросам ядерных вооружений. Отметил при этом:

— Утверждения, будто вопрос о самолете является проблемой номер один, надуманны. В действительности проблема номер один, которой живет весь мир, — предотвращение ядерной войны. И едва ли найдется хоть один американец, если, конечно, он в своем уме, который не считает, что именно это — наиболее острая общечеловеческая задача» {403} 403 Громыко А.А. Памятное. Кн. 2. С. 333. .

Советско-американские отношения крайне обострились. 28 сентября 1983 года было опубликовано заявление Андропова, которое носило характер жесткой отповеди. Он обвинил США в провокации с корейским самолетом для нагнетаний «безудержной», «беспрецедентной» гонки вооружений, заявил, что СССР не будет закрывать глаза на то, что объявлен «крестовый поход» против социализма как общественной системы. Были прерваны ведущиеся в Женеве переговоры о размещении в Европе ракет средней дальности и объявлено, что новые советские ракеты СС-20 будут размещены в ответ на размещение в Западной Германии ракет «Першинг-2». Советский Союз направил к тихоокеанскому и атлантическому побережьям США стратегические атомные подводные лодки — каждая с 16 ядерными ракетами, способными достичь целей за 6— 8 секунд (как и «Першинги-2»).