Александр Половец - БП. Между прошлым и будущим. Книга 2

А вообще-то, список можно было бы продолжить, включив в него и всех нас, кто оставил страну, отторгнувшую от себя своих граждан, в разные годы, при разных обстоятельствах — но по схожим причинам. Но, среди немногих, только Аркадий с женой Натальей нашли в себе мужество бежать оттуда, подвергая себя многим опасностям и многим житейским передрягам, которые им довелось испытать. Мне же эта глава помогла пополнить отрывочные сведения об этих беглецах, которыми я располагал ко дням знакомства с Натальей Белинковой.

Лично же с Аркадием познакомиться я не успел, о чем буду жалеть отныне, и о чем написал Белинковой, перевернув последние страницы книги. И, спустя день, прочел ее ответ: «…A в том, что Вы с Аркадием нашли бы общий язык, я не сомневаюсь».

И ведь правда, где-то рядом проходили, а встретиться не случилось. Жаль…

А сейчас мне только и остаётся, что позаимствовать у классика часть заголовка этих заметок, вполне соотносимую с личностью Аркадия Викторовича Белинкова.

Октябрь 2010 г.

Я знаю Людмилу Кафанову как автора множества публикаций — в «Панораме», в других изданиях русской периодики, но и не только зарубежной. Она и сама вспоминает в прологе книги, гранки которой мне довелось прочесть перед самым выходом её в свет: писала статьи и репортажи «о чем угодно» — о театре, кино, музыке, актерах, ученых… Еще бы: корреспондент «Огонька», радио, автор «Нового мира», театральный критик — всего не перечислишь.

«И потому всю ночь не наступало утро…» — да простит мне Булат Шалвович заимствование здесь его строки — просто она пришла мне на память: пусть не всю ночь, но, точно, было далеко заполночь, когда я отложил в сторону стопу листков — гранки будущей книги.

Я читал их, как сюжет многосерийного фильма, от просмотра которого трудно оторваться… И вот сейчас, отложив последнюю страницу, я затрудняюсь определить жанр, к которому можно бы отнести эту книгу: мемуар, по существу — да, но по форме это сборник замечательных новелл, коротких главок, каждая из которых посвящена событию, свидетельницей, а чаще — участницей которого довелось быть автору.

«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые», — писал поэт. А этих минут, «роковых», на долю Кафановой, ее друзей, родных пришлось немало — еще бы: кафкианские тридцатые-сороковые, отчасти пятидесятые, да и позже…Вот автор цитирует строфу замечательного Николая Глазкова, это ему принадлежит авторство выражения «самиздат»: «…Я на мир взираю из-под столика. Век двадцатый — век необычайный, Чем он интересней для историка, тем для современника печальней».

— Вот эти «интересности» и печали, рассыпанные по страницам книги, составляют ее предмет, и каждая главка-миниатюра выписана умело, искренне. И везде автор остается небезразличным и сопричастным к описываемым сюжетам и к людям, действующим в них.

Автор не стесняется вспомнить свои увлеченности, романы, объектом которых порой были такие лица, что не стыдно и не грех назвать их по именам. И сквозь всю книгу, простите мне невольный каламбур, проходит главный роман ее жизни — любовь к Роману Романову, актеру и режиссеру, ставшему особо известным за рубежом исполнением цыганских романсов. Им заслушивались в самые первые, «итальянские», месяцы эмиграции Людмилы и Романа и сын Шаляпина Федор Федорович, и княжна Волконская, и её друзья — представители старой российской аристократии, доживавшие свой век в Риме и приветившие там супругов, только что оставивших родину.

Совершенно великолепны вставки — мини-рассказы друзей Кафановой, которые она приводит — Мейерхольда, Евгения Весника, Мартинсона (книга о котором была уже завершена и осталась ненапечатанной — негоже тогда и там было издавать труды эмигрантов, даже самые занимательные).

Не удержусь, приведу один из них. Рассказывает Сергей Мартинсон: «Папа мой был швед. Он торговал бриллиантами и был поставщиком камней ко двору Его Величества. Жили мы в Петербурге, в особняке около Зимнего на Миллионой улице. Рядом стоял другой особняк — графа Горобовского, выходивший окнами на Дворцовую набережную. В ночь 25 октября 1917 года у нас в квартире зазвонил телефон. Папа снял трубку. Звонил граф Горобовский. Он сказал: „Александр Иванович, услышал я шум на Дворцовой набережной, выглянул в окно и вижу — матросня входит в Зимний, выходит… Как вы думаете, что делать?“ — „Позвоните в полицию“, — посоветовал папа».

Это — из давнего, а вот и более поздний сюжет: актер еврейского театра Моисей Гольдблат с Иваном Ромом-Лебедевым придумывают и пробивают у советской власти цыганский театр «Ромен».

Прочитав первые несколько десятков страниц, я стал выписывать на отдельный листок имена упомянутых в книге «действующих лиц». Дойдя до половины списка, я заметил: листок был целиком заполнен — и какими именами!

Качалов, Мейерхольд, Райкин, Ростропович… — это сцена. А еще — Михоэлс. А вот Светлов Михаил Аркадьевич с его замечательными остротами, Булгаков, Слуцкий… — это литература. Ученые с мировыми именами — Ландау, Алиханян, Мигдал. И все они в той или иной степени оказались причастны к судьбе автора. И Лиля Брик — тоже…

Или вот, спектакли в «Большом» и его филиале, которые по поручению редакций рецензировала Кафанова, а в них — Козловский, Лемешев, Рейзен, Неллеп, Лисициан, Мелик-Пашаев. И Пирогов Александр Степанович — кумир нашей молодости: мы с друзьями ни одной «Русалки», кажется, не пропустили, когда «Мельником» был он, и ни одного «Бориса», когда пел он! Вот и выходит — мы в одно время с автором слушали спектакли с их участием, мы застали на сцене этих замечательных исполнителей! Какие-то афишки того времени с составом исполнителей я храню до сей поры, здесь они, со мной…

Да, я ведь не привел название книги — «Любовь и мистика»… Так ведь и правда, — разве мистика не есть логика нашей жизни? Вот я читаю и вижу знакомые имена — наверное, не случайно: нашими общими друзьями оказались Коржавин, Миша и Илья Сусловы, Димент Игорь с женой Алидой, замечательной художницей — ее картина, подарок Алиды, украшает одну из стен моего дома…

И уж совсем меня растрогало упоминание автором Большого Козловского переулка, где прошло ее детство: выходит, росли-то мы совсем рядом — мой Боярский переулок длиной всего-то в два дома, как раз там и замыкался, начинаясь от старого метро «Красные ворота».

Хронологически книга завершается перелетом в Америку, где продолжилась неординарная биография семьи Людмилы Кафановой и Романа Романова, послужившая сюжетом второй книги этого «двукнижия». Прочтенное мной, как заметила автор в нашем телефонном разговоре, — только первая ее часть. А вторая — она тоже написана, в ней будут США, Нью-Йорк, ставшие для автора «второй родиной», как принято иногда выражаться.