Николай Японский - Дневники св. Николая Японского. Том Ι

Из Дворца, уже в третьем часу, отправился к Влад. Ал. [Владимиру Александровичу] Соколову, бывшему механику на «Соболе», так как обещал быть у него в три часа. Жена, дочь протоиерея Семеновского полка о. Евстафия Васильевича Крюкова, очень миленькая, и две малютки дочери. Пришли казначей, должно быть, Семеновского полка и отец протоиерей. Едва ли что можно добыть из их Церкви Введения. Впрочем, может, что и найдут; казначей говорил, что покровов много у них. К четырем часам был у Константина Петровича Победоносцева. Вот труженик–то и что за добрый человек! При многосложности своих важных обязанностей еще находит время и сердце хлопотать о Миссии; наследнице он рекомендовал меня, и я застал его за моим рапортом — готовил послать его к Наследнику. Дал мне наставление, что Наследнице следует рассказывать о Миссии, не дожидаясь вопросов, так как она стесняется говорить по–русски, хотя понимает все хорошо; советовал говорить по–английски, но я стеснился, ибо и сам плохо говорю. Видно, что и поесть ему некогда, он вернулся в другую комнату и вернулся жующий что–то. «Я как белка в колесе», — говорит. Звал к себе по четвергам; советовал быть у Посьета по воскресеньям; заговорил и о Сергее Ал. [Александровиче] Рачинском, которому писал обо мне, на случай, что я поеду на родину. Об Екатерине Дмитриевне выразился, что его очень беспокоит неугомонное желание ее приехать на родину: «Опасно расставаться с молодым мужем на долгое время». — От него отправился к Путятиным. Как сестры обидели Ольгу Евфимовну, заявив ей, чтобы «она не забирала себе в голову, что может рассчитывать на их послушание»; а вышло только из–за того, что она посоветовала им теплее одеться, когда они собирались выехать куда–то; «ты–де и своего здоровья не умела сберечь — можешь ли заботиться о других». Бедная, вынесла одно утешение для себя, но забота о сестрах никак не может остановить ее от поездки в Японию, так как сестры не хотят этой заботы о них. А и они, как видно, не совсем виноваты: до того им надоела домашняя ферула [24] Хлыст, розга (от лат. ferula); линейка, которой наказывали школьников - примеч. сост. Указателей. и вечное стеснение их отцом и матерью, что они просто обрадовались, что со смертью матери приобрели часть свободы и самостоятельности, и очень боятся, чтобы опять кто–нибудь не посягнул бы на эти сокровища; все, как видно, из–за этого. Но старшую сестру, тем не менее, они очень оскорбили. Вот мученица–то! От всех приходится терпеть. — В шесть часов отправился смотреть живые картины у о. Федора Николаевича Быстрова. Показывали: «Фортуну и нищий», «Демьянову уху» из Крылова; «Саула и Самуил», «Купидон», «Ангела–Хранителя», «Девушку у колодца» — при бенгальском огне; распорядительницею и сочинительницею была Анна Ивановича Парвова. Не понравилось. В Японии у нас семинаристы, пожалуй, лучше устроят. На будущий год сделаем. Потом были танцы; распорядителем — Петя — сын Алексея Ивановича Парвова; множество французских кадрилей; больше всего понравилась русская, протанцованная несколько раз маленькими гимназистами под музыку гимназиста же. Обещался всей этой «молодой России» прислать по вееру из Японии. Были еще дядя и два двоюродных брата Федора Николаевича; первый — старец, и у него сын, большой гимназист и музыкант; самое занимательное было — это последнего наслоения молодежь. Был еще Разумовский — протоиерей Смольного монастыря, тесть Федора Николаевича. Начались фанты у молодежи, а мы поужинали — и стали расходиться; был еще В. Гер. Певцов — в карты играл со старухами. — При прощанье, привыкши в Петербурге целоваться со священниками, поцеловал, забывшись и под болтовню с провожавшими Федором Николаевичем и жену его Ольгу Петровну, что пресмешно вышло. Вернулся во втором часу.

7 генваря 1880. Понедельник.

12 часов ночи

Утром принесли две иконы: Спасителя и Божией Матери, — пожертвованные в Миссию о. Космой Преображенским, священником Опечиненского Посада Боровичевского уезда Новгородской губернии, по старанью архимандрита Крестовой Митрополичьей Церкви, о. Исайи. Он показал иконы Владыке; прислали три, еще Архангела Михаила, и Владыка велел написать к ней парную — Архангела Гавриила. — Пришел и сам о. Исайя, чтобы объяснить это. В десятом часу отправился в Европейскую гостиницу на Михайловской улице, чтобы повидаться с Белецким Владимиром Алексеевичем, консулом в Сан–Франциско, которому я привез оттуда бумаги от славян, но с которым до сих пор не виделся, так как он уезжал в деревню, хотя и оставил ему раньше бумаги в гостинице. Оказалось, что он не догадался или притворился не догадавшимся, кто оставил бумаги (хотя я с ними оставил и свою карточку). Так как он накануне отъезда в Сан–Франциско, то отказался по бумагам хлопотать и поручил мне же показать их Митрополиту и о результате известить его в Москве, где он пробудет три недели (бумаги составляют просьбу христиан к Синоду построить им Церковь). В Белецком сквозит крайнее предубеждение против Преосвященного Нестора и тамошнего протоиерея; видно, что под влиянием Ковригина и вздорливых славян, которые под видом уважения к нему, Белецкому, клевещут на архиерея и протоиерея. Сам он добряк и не весьма далекий, как видно; облить его ничего не стоит, а славяне проникнуты до мозга костей ссорливостью и дрязгами. Испортит все это жизнь Преосвященного Нестора и благонамеренного человека, хотя и горячего, о. протоиерея. Не выйдет пути и опять от пребывания там архиерея! Хотя, дай Бог, чтобы я ошибся. — Там же, в гостинице, зашел к А. Ф. Филиппиусу, который на год думает остаться в России отдохнуть, а также, чтобы приобрести пароход, так

как «Курьер» его уже оказывается малым для торговых операций. — В двенадцатом часу отправился в Еврейский приют на Песках, у Преображенского плаца; нужно было собственно увидеться с протоиереем Аничкина дворца, Никанором Ивановичем Брянцевым, чтобы спросить у него, можно ли попросить у Цесаревны риз и икон из Церкви Дворца. Весьма счастливо попал на храмовый праздник приюта. Совершалась литургия о. Никанором и двумя другими священниками. Пели приютские дети очень стройно; даже концерт вместо причастного пропели; голоса звонкие, но резкие немножко и чуть–чуть с еврейским акцентом; певчие почти все едва от земли видны — совсем крошки. Я стоял у крещальни, над которой балдахин очень красивенький; над купелью висит металлический голубь, по сторонам, под балдахином три иконы: Спасителя, Божией Матери и Иоанна Предтечи. Купель сделана так, что можно крестить и больших, и малых; в последнем случае вставляется другое дно; вода нагревается в котле, в соседней печи; вода вливается из водопровода; пол покрыт красным сукном и сверху холстом; есть лавочки для раздеванья, даже коробка для свечей не забыта. Крещальня устроена по рисунку и советам самого Владыки Исидора. После обедни был молебен, за которым провозглашены многолетия царской фамилии, Митрополиту, как первенствующему члену благотворительного заведения, и его помощнику Ивану Михайловичу Гедеонову — сенатору, наконец, всем благотворителям, начальствующим, учащим и учащимся. За обедней еще познакомился со старостой Николаем Андреевичем Груздевым и получил от него приглашение на закуску после обедни; после обедни с Гедеоновым, самим о. протоиереем Брянцевым, с адмиралом Алек. [Александром] Ильичем Зеленым и увиделся с Ильей Алек. [Александровичем] Зеленым, воспитателем детей Великого Князя Константина Николаевича, и его женой. После службы повели всех осматривать заведение; видели очень чистенькие спальни; внизу, в столовой собраны были дети — двадцать девять мальчиков и восемнадцать девочек; столовая очень чистенько убрана; впереди великолепное распятие. Дети пропели «Отче наш», и им стали подавать обед, а гости ушли наверх к закуске; но в это время уже было половина второго, и я должен был уйти для представления Цесаревне. Ровно в два часа был в Аничкином дворце. По докладе, Цесаревна приняла в гостиной среди зелени; между прочим, у меня над головой стоял горшок с светло–красной азалией, совершенно такой, как у нас в Японии; вдали виднелась другая такая же азалия. Недаром Цесаревну все любят. Как она проста и приветлива, как скромно села на диване, указав мне ближайшее кресло! Сразу развязывается язык, и я без малейшего стеснения стал говорить о Миссии, вытащил из кармана пакет с фотографией группы нынешнего Собора, с номером «Сёогаку–засси», письмом из Японии о. Владимира и в течение речи показывал ей то и другое. Она несколько раз повторяла: «Да, нужно поддержать Миссию, я скажу Великому Князю»; о петербургских властях выразилась: «они здесь спят немножко», хотя я не мог себе дать отчета, о ком собственно говорит. Когда встала, я попросил, если найдутся излишние, из ее Церкви риз и икон, она сказала: «Да, я скажу, непременно скажу». При аудиенции никого не было; по крайней мере, я никого не видал, да и некогда было рассматривать. И эта Императрица будущая огромнейшей в свете Империи вместе с тем скромнейшая и добрейшая женщина в свете! Дай Бог ей много радостей и много добрых дел! Когда вышел от Цесаревны, было три часа. Вернувшись домой, вечером хотел было идти в город, как пришел протоиерей Митрофаньевского кладбища Николай Данилыч Белороссов, бывший брюссельский священник, с которым я виделся десять лет назад в Лондоне у Е. И. Попова, и просидел весь вечер. Учит христианству ныне какого–то графа немца, который на днях и будет присоединен к Церкви. Рассказывал много неутешительного про своего главного протоиерея Муретова, бывшего прежде Исаакиевским, и вообще про духовенство, читал свою недавнюю проповедь, в которой довольно остроумно сопоставление людей, желающих равновременно реформ с евреями, прогнанными от Кадис–Варни; приводил изречение одного архиерея, что возвышение начальствующих не в угнетении подчиненных, а в поднятии их; вспоминал своих академических товарищей — Максодонова, Капит. [Капитона] Белевского и прочих.