Николай Японский - Дневники св. Николая Японского. Том Ι

11 генваря 1880. Пятница.

11 часов вечера

Утром написал письмо к Иордану в ответ на его любезную вчерашнюю записку. Отправился за сбором на храм. Штанковский, как его ни рекомендовали в Новодевичьем и ни старались разжалобить письмом, — не принял. «Дома?» — «Нет дома, в контору ушел». — К Ивану Петровичу Лесникову, которому писал письмо. «Дома?» — «Занят, чрез час». Обождал у Федора Николаевича. — Являюсь. — «Нет дома», — резко и строго. Заехал к Василию Николаевичу Хитрово — об Иерусалиме. Греки в Иерусалиме: «Арабы уйдут? Что ж, доходы не уменьшатся, а забот меньше»… У Федора–Николаевича пообедал. — У Путятиных напился японского чаю; приехала туда и Мадам Посьет; долго просидела и мало говорила, между прочим, об устройстве комнат Императрицы в Зимнем дворце, где даже у окон температура совершенно равномерная с общей комнатной, ибо вокруг окон устроены трубы, — и о том, что Константин Николаевич на днях отправляется для сопровождения Императрицы, возвращающейся из Канн в Петербург. В шесть, по обещанному, был у протоиерея Никанора Ивановича Брянцева. Тоже рассказывал множество интересных историй про евреев (как хотели похитить заграницу одного крещеного и как потом отец его просил креститься и прочее), про гонения и доносы на него (пр. [преподобный] Тихон); расспрашивал и про Миссию. У него сидел один доктор из евреев — полковник, главный врач в военном госпитале, — приобретший все до крещения и крестившийся совершенно по убеждению, даже креста не нужно было от восприемника (арх. [архимандрита] Виталия); при мне же здесь он дал пять рублей одному приведенному с полицией бедняку. В восемь часов Николай Иванович отправился в какой–то комитет, а я поспешил в лаврскую баню и мылся среди рабочих — теснота, хороший пар, вольный разговор и не в меру усердие забалканца — Ивана.

12 генваря 1880. Суббота.

В 3–м часу ночи

Скучный и тягостно проведенный день, как скучно и тягостно и все пребывание в России. Скучал нередко в Японии, скучаю почти всегда в

России. Где же лучше? Там и тогда, где есть настоящее дело. Пусть помнится и чувствуется это, когда буду в Японии. — Утром пришел о. Исайя. Часто приходит. Если бы не был я в фаворе Владыки, не пришел бы. Принес сосуды от Жевердеева — не купил бы; обещался купить. Условились в следующее воскресенье ехать вместе в Мраморный дворец — ему служить, мне посмотреть Дворец и побыть у Ильи Александровича Зеленого, звавшего меня в это воскресенье. — Была Авдотья Дмитриевна Кованько — на алтарь Миссии принести только свое пылающее и плачущее сердце. Спасибо и за это. Звала в четверг к своей приятельнице Мадерах (чуть не Седрах…), которая собрала для Миссии тридцать рублей. Пообещался. И все–то благо, все добро! Но было бы более благо, если бы не быть людям, имеющим серьезную нужду, в положении нищих. Возмущает меня сбор — необходимость стучаться и получать грубые, вроде вчерашних, прогоны — в буквальном значении. Для приобретения смирения — пожалуй, но что же. если подобные факты возбуждают, как у меня вчера, злой хохот. Я хохотал в нескольких местах, а на дне души — злость, дурной осадок. Ненатуральное, насильственное что–то в этих сборах для собирающих. В Священном Писании нет этого. Давид только предложил. Павел только посоветовал и определил правило. — Господь с ним, с этим делом сбора! Не знаю, что из него выйдет; знаю, что в Японии будет храм, но как устроится — не знаю: нравственного мучения моего в этом деле будет немало, думаю. Что ж? Хоть на куски, лишь бы было христианство в Японии! Пошел на Акафист в Крестовую. Чуть–чуть делано, с полутонами и как–то с перерывами. Читает Преосвященный Гермоген. Не нравится. Поют превосходно, но отсутствие Сахарова в басах чувствуется. Что за мелодичный и сильный бас был! В него, бывало, только и впиваешься слухом. И это не мешало эффекту молитвенности, а нынешнее пение немножко мешает: изредка только чувствуешь слезу. — Скучал и тосковал. В четвертом часу отправился к о. Николаю Ковригину; нашел под небесами. Семь человек детей, старик в постели. Обещался просить за него у И. П. [Ивана Петровича] Корнилова. У Федора Николаевича взял несколько копий рапорта. Одновременно со мной поднимался к нему старый граф Орлов–Давыдов. На ступеньках: «Пошел вон» — слуге, помогавшему ему. — Пришел просить, кажется, Федора Николаевича быть духовником семейства вместо умершего протоиерея Шишова. Федор Николаевич очень просто принял его, нисколько не изменив ни костюма, ни приемов, хотя предварительно знал, что он придет. — Константину Петровичу Победоносцеву оставил пять копий рапорта с «Японии и России», согласно его прежней речи о том. — Всенощную отстоял в Крестовой. В певчих — дискант старый, по–видимому, производит не особенно приятное впечатление. С о. Иосифом, цензором, условились во вторник быть у адмиральши Рикорд. — В девятом часу был у И. П. Корнилова. У него собираются в субботу по вечерам. Я пришел первым; за мной В. В. [Василий Васильевич]

Григорьев. Умнейший из всего бывшего собрания и интереснейший. Затем Александр Львович Опухтин, попечитель Варшавского Учебного Округа, Бычков — библиотекарь, Грот — академик, Савельев — военный археолог, П. А. [Петр Андреевич] Гильтебрандт — редактор «Старой и Новой России», Золотарев, Коссович, Савваитов, П. А. [Петр Александрович] Васильчиков и прочие. Все ропщут, все недовольны. Александр Львович рассказывал про Коцебу, генерал–губернатора Варшавы, как он льстит полякам, как поляки опять поднимают головы и верховодят; все — о чем–нибудь нехорошем ныне в России. А мне хотелось спросить этих пожилых, лысых большею частию или седых господ — так отчего же вы не соединитесь, не оснуете, например, честный журнал и прочее… Пустота, малосодержательная в таком серьезном многоученом обществе. Представить бы собрание таких господ в любом из западных государств — куда больше бы содержания! Чай в начале, яблоки и виноград в средине, ужин из двух блюд и пирожного в конце. — С Григорьевым говорил об удельной системе в Японии. — Много табачного дыму. Больше всех занимали меня — Григорьев и Опухтин — о Польше (он сегодня представлялся Государю, который поцеловал его в голову и сказал: «Выдержите» (в Польше)), и занимала также рассеянность милейшего и добрейшего хозяина.

13 генваря 1880 года. Воскресенье.

В 9–м часу вечера

Утром, в десятом часу, позвал Владыка и долго беседовал. Велел отдать из икон, пожертвованных им, Святого Исидора Пелусиота афонскому архимандриту Феодориту, по просьбе с Афона. «Вам–де там икон святых много не нужно», — и рассказывал, что на Кавказе горцы икон женских святых не чтут — странностию им кажется, по униженному состоянию женщин; чтут больше всего из святых Илью Пророка и просят дать дождя, Архангела Михаила и просят победы, Георгия и прочих. На замечание, что в Японии христиане о житиях святых еще мало знают, я ответил, что, напротив, христиане ничем столько не интересуются, как жизнеописанием святых. О христианских именах советовал не давать имен трудно произносимых и рассказал, как один жаловался архиерею на священника, что дал сыну его имя Иуды, — «никто–де проходу не дает — Иуду родил», — архиерей определил пред причастием переменить имя; а Московский Филарет рассказывал ему слышанное о Московском Платоне — о мальчике Спасе, во имя Спаса Нерукотворенного.