Павел Кодочигов - Все радости жизни

Не колеблясь больше, Камаев заложил схему в решетку, обозначил в ней первый переулок — он не был показан — и точками начертил путь Белозерова на ферму. Проверил еще раз и обратился к суду с просьбой.

— Я набросал новую схему, прошу посмотреть, правильна ли она?

Послышался шелест бумаги — судья сверял схему адвоката со своей, — и тут же его несколько удивленный голос:

— Все правильно, адвокат Камаев. Вы не ошиблись.

— Благодарю.

Весь этот день на улице сияло солнце и стучала капель. К вечеру, однако, подморозило, вдоль домов на тротуарах образовались бугристые ледяные полосы. Снег почернел и осел, стал рыхлым и звонким. Порывистый ветер нес с собой влагу.

Анна Никифоровна вышла на крыльцо и зажмурилась — так сладко холонуло на нее после душного, наполненного людьми зала чистым воздухом, свежестью, что закружилась голова, и Анна Никифоровна оперлась на плечо сына.

— Скоро и огород копать, а семян у меня ныне мало, — подумала вслух. — Скворушки вот-вот прилетят… Люблю эту птицу — один поет, а будто целая стая! И работнички!

— Ты что, мама? Месяца два еще ждать.

— Все равно скоро. Я чувствую, — убежденно возразила Анна Никифоровна и спохватилась: — Эк, что весна-то со мной творит! О чем раздумалась!

— Тетя Нюра, айда скорей на автобус, чего мешкаешься? — позвали соседки.

— Идите. Мы пешком.

— Так темно уж.

— Ничего, глаза не выколем. Пойдем, Вовка, — позвала сына.

Распахнула жакетку и пошла, чувствуя, как распирает легкие морозный воздух, холодит внутри и вливает силы. Быстро пошла, как на работу. Да так оно и было. Надо печь истопить, корову накормить и подоить, заждалась, поди, хозяйку, бедная, ужин сготовить, в избе прибрать — да мало ли что еще подвернется под руку. Боль, досаждавшая все последние месяцы, отступила, Анна Никифоровна вновь почувствовала себя бодрой и сильной.

Завтра, поди, все и кончится, думала. Что тянуть-то? И без того все яснее ясного. Доведись до нее, так она бы и теперь насовсем отпустила Вовку, а Серегина и эту его Глотову — в каталажку, пусть бы там поворковали. И в самом деле, чего валандаться? В каждый перерыв подходили к ней люди, свои и совсем незнакомые, подбадривали, сочувствовали: «Крепись, тетя Нюра! Оправдают сына». Поняли, на чьей стороне правда, разобрались, так неуж судьи против народа пойдут? Не может того быть!

Так тешила и баюкала себя, все убыстряя и убыстряя шаг, пока сын не прервал ее раздумья:

— Ты куда бежишь, мама?

— Домой! Куда еще? — ответила резковато — сбил Вовка с радужных надежд, не вовремя сунулся.

Шаг, однако, поубавила. Что спешить? Теперь она все успеет и на все ее хватит.

Впереди, за полем, светились теплые огни поселка.

Показания Серегина были предельно сжаты и полностью согласованы с показаниями собутыльника Глотова: да, утром выпили на ферме, пили вдвоем, без жены Глотова. Не хватило. Поехали за водкой на лошади, трактор остался на ферме. Выпили еще, прямо на телеге. Как и когда попал домой, не помню. Был сильно пьян. Нет, на мне в тот день были новые кирзовые сапоги.

На этом треволнения Серегина могли и закончиться: что тянуть жилы из человека, который ничего не помнит? И уже обнадежился он, и уже поглядывал безмятежно, и уже, оставшись в зале, с некоторым даже любопытством слушал показания других свидетелей: «Перемелется — мука будет», — решил Серегин и потому даже определение суда о выезде в Глубокое для допроса его жены выслушал спокойно: что от этого изменится?

Так думали многие. Недовольный говорок пробежал по залу: часа два-три проездят, сиди и жди, пока вернутся!

Решение допросить больную женщину Миронов принял скрепя сердце. Думал ограничиться оглашением ее показаний и, наверное, так бы и поступил, если бы не подтвердила в судебном заседании очень уж уверенно свидетель Панова, что бежавший от трактора мужчина был в старых яловых сапогах. «У яловых и голенища по-другому выглядят — гармошкой они, и подметка гладкая, не в шишечках, и каблук не такой». Если бы не удалось установить, что Белозеров яловых сапог не имел.

Миронов собирался провести допрос быстро, не очень уверенный в том, что больная могла запомнить, в какой обуви был в тот день ее муж. Но получилось иначе. Серегина заявила, что двадцать восьмого апреля муж уходил на работу в старых сапогах. Она запомнила это потому, что стаскивала сапоги, когда муж пьяный прямо в них улегся на диване. Сомневаться в справедливости показаний Серегиной не приходилось, и это был еще один сюрприз судебного заседания.

Пришлось провести дополнительный допрос Серегина. При жене он сказал, что был в яловых, без нее снова заговорил о кирзовых.

— Все утверждают, что вы были в старых сапогах. Почему вы так упорно отрицаете это? — начал выходить из себя Миронов. — Вы отказываетесь давать показания?

— Нет…

— Мы слушаем вас.

— Так… Ну как сказать?.. Ну, был в старых!

— Объясните суду, почему так долго приходилось добиваться от вас истины? Чего вы боялись?

— Я ничего не боялся, я… я стеснялся…

Все точки над «и», казалось бы, были поставлены. Почему Серегин упорствовал в признании, тоже было ясно. Но адвокат в ходе процесса убедился и в другом: Серегин был подготовлен к совершению аналогичного преступления не только в тот злополучный день, но и в любой другой. Ему нельзя доверять управление трактором! Он опасен! Хорошо бы в этом плане добиться признания Серегина…

— Серегин, вы помните, что писали в объяснительной записке в день происшествия?

— Помню немного, — не сразу и настораживаясь, ответил Серегин.

— Вы писали, что распили с Глотовым бутылку белого и столько же красного, заглушили трактор и ушли домой.

— Та-а-к…

— Четвертого мая на допросе вы рассказывали другое: оказывается, вы не «ушли домой», а отправились на лошади снова за водкой, выпили ее, и наступил провал памяти. Чем вызвано такое изменение показаний?

— Ну, как чем? Сначала я забыл, а потом… — начал заученно Серегин, но адвокат перебил его:

— Вы все время настаиваете на том, что вообще ничего не помните!

— Это после третьей бутылки, а до нее я еще немного соображал, — последовало спокойное разъяснение.

— А не потребовалась ли вам эта третья, заключительная, для того, чтобы «все забыть» и ничего не объяснять?

— Как хотите, так и считайте, — раздраженно ответил Серегин.

— Хорошо. Не может ли суд узнать, чем была вызвана такая ранняя и обильная выпивка?

Серегин хмыкнул:

— Да с похмелья…

— Перебрали накануне?

— Было дело.