Павел Кодочигов - Все радости жизни

— Это что же такое, Александр Максимович? Дергали-дергали и теперь снова? Каждому ясно, что не виноват Вовка, а вы вроде и не верите!

— Успокойтесь, Анна Никифоровна. Я полагаю, что суд вернет дело на доследование, но уверен, что в отношении Володи оно будет прекращено.

— Так это же опять допросы?

— К сожалению…

Для Анны Никифоровны такой исход был полной неожиданностью. Ее возмутило, что сына не оправдают, он останется под подозрением, и снова начнутся допросы, бессонные ночи, тревоги и ожидания. Она не понимала и не могла понять значения и целесообразности случившегося и находилась в таком состоянии, что успокаивать ее было бесполезно, потом разве, когда немного отойдет…

У адвоката есть неприметная для постороннего глаза и весьма тяжкая сторона профессии — разговор с родственниками после неудачно закончившегося процесса. Он труден всегда, но особенно, если до суда подсудимый находился на свободе. В этом случае домой возвращаются как с похорон, но если после кладбища первую, и самую острую, боль в какой-то мере снимают поминки — они для того и устраиваются, — тут спасительных средств нет. Родственники растеряны и подавлены. Как так? Почему? Адвокат же просил о другом! И ищут ответа у него же и винят во всем его — он что-то не сделал, или сделал не так, или не сумел сделать так, как надо. И наступает отчужденность.

Зал опустел, подсудимого увели, а жена, мать, отец, дети — рядом, и в душе на чем свет ругают адвоката и себя за то, что доверились ему, а не кому-то другому. Во время этих полных недомолвок разговоров, тягостных пауз и вздохов всегда бывает горько и обидно.

В свое время Александра Максимовича потрясла предельной откровенностью и обнаженной беспощадностью к себе и своему делу книга хирурга Николая Амосова «Мысли и сердце», поразила схожестью переживаний хирурга после неудачной операции и адвоката после неудачно закончившегося дела. Амосов писал, что у него так и не выработалось профессиональной привычки утешать убитых горем родственников, Камаев ее не приобрел тоже.

Он не стал объяснять Анне Никифоровне, что в общем-то все закончилось благополучно, однако неприятный осадок от разговора с нею остался. И от процесса в целом.

В отличие от Анны Никифоровны он давно постиг элементарную истину: суд и осуждение близки, знал, что суд принимает дело к своему производству лишь в том случае, если есть к этому достаточные основания. Поэтому оправдательные приговоры выносятся не часто, и они тем реже, чем качественнее и объективнее ведется расследование, однако Камаеву, как и Анне Никифоровне, в душе тоже хотелось окончательного результата.

Через три часа Миронов огласил определение о возвращении дела на доследование. Анна Никифоровна больше не подошла… Ну что же? Он сделал все, что мог… Вот только стоило ли соглашаться с ходатайством прокурора? Может быть, надо было возразить? Возразить, возразить… Обстоятельства сложились так, что суд скорее всего вынес бы такое определение и по собственной инициативе. И все-таки… Ладно, нечего голову ломать. Теперь бы поскорее домой добраться, вытянуться на кровати и… Черта с два — заснуть не удастся. Еще несколько дней придется «прокручивать» весь процесс заново, а уж сегодня-то бессонная ночь обеспечена.

Камаев нащупал стрелки часов и снова чертыхнулся — автобус в Сухой Лог пойдет не скоро.

Неподалеку от восточной части поселка равнину перерезал угрюмый лог, который издавна получил название Сухого. От него, говорят, и сам поселок стали звать Сухим Логом, хотя стоит он на Пышме-реке.

Не очень быстра Пышма, однако пробила русло в твердых породах, берега ее высоки и живописны. Километрах в пятнадцати на запад от районного центра у деревни Глядены (одно название чего стоит!) выступают обнажения каменных пластов и нависают над водой почти отвесно. Швейцария — не меньше! И на восток от Сухого Лога есть примечательное местечко, где еще в прошлом веке возник Курьинский курорт. И тут на равнинной, казалось бы, местности вышел на показ Урал-Камень, будто какой великан забавы ради выложил левый берег гранитными плитами. В Гляденах одно загляденье, и в Курьях — тоже, и еще кое-где, стоит лишь присмотреться.

В воскресенье середины июня сорок первого года Рая с подружкой Нинкой Шевелевой пошли в лес проверить, не поспела ли земляника-ягода. Возвращались домой поздно, когда потянуло с севера, от Алтыная, вечерней прохладой, распелись и услышали, что кто-то на окраине поселка тоже выводит на баяне «Спят курганы темные». Переглянулись, пошли быстрее и у одного дома, в палисаднике, увидели русоволосого в темных очках парня.

«Санька Камаев!» — узнала Рая. Она помнила Саньку босоногим и чумазым, а теперь — брюки наглажены, рубашка чистая и сам весь будто только из бани вывалился. Кто это так следит за ним? Неужели сам?

Саша оборвал мелодию, поднялся:

— Здравствуйте, девушки!

— Здравствуйте! — голос Раи был едва слышен.

— Так хорошо вы пели…

— А ты хорошо играешь, — отозвалась Нинка.

— Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит тот кукушку? — напряженно улыбнулся Саша.

— Точно, — подхватила Нинка, и все рассмеялись. Первая скованность прошла. — Сыграй еще что-нибудь.

— Заходите.

«Какой несмелый стал Санька! Раньше никого не стеснялся. А улыбка та же — до ушей, и все зубы на воле».

Девушки прошли в палисадник, сели на скамейку. Саша играл долго и охотно, а Рае все хотелось спросить, помнит ли он ее, но неловко как-то, и Нинке почему-то не сказала, что давно и хорошо знает Сашу Камаева.

В следующую субботу подружки пошли на танцы, но в клубе куражился баянист Иван Журавлев, шумели его хмельные дружки, и хотели было девушки уходить домой, да Нинка вспомнила о Саше — не хуже Ивана поиграет. А Рае и танцевать расхотелось, и совсем не прельщала встреча с Сашей — как объяснить ему, почему не напомнила о себе в то воскресенье? Но Нинка настойчивая — захочет чего, так вынь и положь. Пришлось уступить и пойти вместе с ней за новым баянистом.

Появление Саши у танцоров восторга не вызвало. Скорее наоборот: переглядывание, жидкие хлопки, осторожный смех и громкий свист. От всего этого Раю в жар бросило.

Саша заиграл вальс «На сопках Маньчжурии». Это понравилось. Быстро образовался круг. Рая не пошла танцевать и увидела, как Степан Шевелев, Нинкин брат и друг Ивана Журавлева, вразвалочку пошел к Саше, сказал что-то на ухо. Саша продолжал играть. Степан наклонился к нему и заговорил снова. Саша отрицательно покачал головой, и тогда не привыкший к возражениям Степан рванул ремень. Баян всхлипнул и свалился с коленей, но Саша успел удержать его левой рукой, а правой оттолкнул Степана, да так сильно, что тот, хватая руками воздух, полетел со сцены. В зале стало тихо. Все замерли, ожидая драки. Пискнул баян — Саша встал, удобно пристроил его на груди и остался на ногах. Лицо его покраснело и напряглось — он ждал нападения.