Олег Гриневский - Перелом. От Брежнева к Горбачеву

* * *

Послание Рейгана 16 апреля несколько умерило непримиримый настрой Громыко в отношении Стокгольмской конференции. Поворчав немного, он велел подготовить записку в ЦК о дополнительных указаниях для делегации. Теперь ей разрешалось внести документ с изложением советской позиции как в отношении политических, так и военно— технических мер доверия, но пока без параметров. Разумеется, в центре внимания конференции следовало и дальше ставить наши крупномасштабные меры — неприменение первыми ядерного оружия и заключение договора о неприменении силы. Однако далее, как бы между прочим, нам удалось тогда вставить и провести фразу, которая по сути дела позволяла начать переговоры:

«Исходить из того, что нашим интересам отвечает такой подход, который обеспечивал бы одновременное или параллельное обсуждение как крупномасштабных мер доверия политического характера, так и мер доверия в военной области на равных основаниях...»

Это, пожалуй, и был тот ключ к началу реальных переговоров, если, конечно, делегации разрешат открыть им замок. А в этом были большие сомнения.

Из высказываний Громыко, да и по другим признакам было хорошо видно, что он не верит в серьезность намерений американцев начать новый диалог с Советским Союзом. Искренне или неискренне — а он ведь ко всему прочему был и великолепным артистом — но Громыко всячески старался показать, что с их стороны это просто политическая игра — не более того.

— После размещения американских ракет в Европе , — поучал он нас, — Рейган стал выступать с заявлениями, в которых звучат нотки миролюбия. Конечно, мы внимательно, можно сказать, через микроскоп, рассмотрели подобного рода высказывания президента и его помощников, но ничего конструктивного в них не обнаружили. Достаточно сопоставить призывы Вашингтона к диалогу с его конкретными делами и все встанет на свои места. Слова президента — это камуфляж, стремление обмануть нас, ввести в заблуждение общественность, успокоить собственных союзников.

Логическим следствием таких взглядов была твердая позиция, что никаких серьезных переговоров с американцами быть не может — ни в Женеве, ни в Вене, ни в Стокгольме. Широкий жест Рейгана в отношении неприменения силы — это не сигнал к диалогу, а приманка в ловушке. Поэтому на него надо положительно откликнуться, но переговоры не начинать. Главное — подождать, не спешить. Это была излюбленная тактика советского министра.

Но не ведет ли такая линия к самоизоляции? Уход с переговоров в Женеве нанес больший ущерб Советскому Союзу, чем американцам, не говоря уже о том, что возросла нестабильность и военная опасность. Американцы предлагают нам диалог, а мы по сути захлопываем у них перед носом дверь, даже не испробовав, что за этим стоит, а просто потому, что боимся, как бы нас не обманули.

26 апреля на Политбюро вынесен вопрос об утверждении дополнительных указаний для советской делегации в Стокгольме. Но в тот же день в Москву приезжает руководитель американской делегации Джим Гудби для консультаций, которые были предложены президентом Рейганом и госсекретарем Шульцем. Значит, он что— то везет в своем дипломатическом багаже. Так зачем спешить с утверждением директив и не сделать этого после консультаций и с их учетом?

Всеми этими сомнениями я поделился с Александровым. Он хитро улыбнулся и сказал:

— А почему бы Вам не поговорить обо всем этом с Константином Устиновичем? Я устрою вам встречу. Только не делайте широких обобщений, а постарайтесь показать ему, что в Стокгольме есть возможность для достижения соглашения, и ею надо воспользоваться. И говорите попроще и покороче.

20 апреля я был в кабинете Генерального секретаря на пятом этаже в здании ЦК на Старой площади. За огромным столом сидел седой, совсем белый, как лунь, сгорбленный и постоянно кашляющий старик. На его безжизненном, как маска, лице прорезалось нечто вроде улыбки, и он жестом предложил мне сесть в кресло.

Я стал говорить ему о политических и военных мерах доверия, обсуждавшихся в Стокгольме, — о неприменении силы, об уведомлениях и наблюдателях. Казалось, он внимательно слушает, но вдруг в самый, как мне казалось, серьезный момент, когда я стал излагать суть возможного компромисса, лицо его как— то жалобно сморщилось и он прошелестел:

— Послушайте, это же чушь какая— то. Я никак не возьму в толк, что вы мне тут городите. Надо более основательно готовиться, когда идете на доклад к Генеральному секретарю ЦК КПСС, чтобы были оценки, выводы и предложения.

Я еще пытался говорить о возможности «сплава» неприменения силы и некоторых военных мер доверия, которые, по сути дела, предлагал ему Рейган в своем послании 16 апреля. Но Черненко либо действительно не понимал, либо не хотел уже понимать. Обескураженный — уже в какой раз — я вышел из кабинета Генсека и рассказал о своем позорном поражении Александрову.

— Ничего , — стал успокаивать он меня, — не принимайте близко к сердцу. Бывает. Я сам постараюсь ему при случае объяснить.

В старинном особняке на улице Алексея Толстого Громыко принимал итальянского министра иностранных дел Джулио Андреотти. Было это 23 апреля. Хозяин был сама любезность, если, конечно, знать этого угрюмого, неулыбчивого человека. Он даже анекдот рассказал, что случалось с ним крайне редко. Гость тоже источал улыбки и комплименты. В общем обе стороны всячески показывали, что могут ладить друг с другом, несмотря на мрачную международную обстановку.

В зале, отделанном белым мрамором, где когда— то танцевали сталинские маршалы, теперь стоял огромный круглый стол, за которым и шел оживленный обмен мнениями. Когда дело дошло до Стокгольмской конференции, Андреотти неожиданно сказал, что Италия считает весьма важной договоренность о неприменении силы и что «здесь наши позиции соприкасаются». Громыко сразу же откликнулся:

— Нам импонирует, что Италия и некоторые другие западные страны стали высказываться в пользу обсуждения этого вопроса. Мы выдвинули два предложения об обязательстве ядерных держав не применять первыми ядерного оружия и о договоре о неприменении силы вообще. Но мы не ставим вопрос так, что нужно сразу договориться по обоим. Можем начать с первого, скажем, с договоренности о неприменении силы в сочетании с другими вопросами.

Андреотти соглашался. Он явно подыгрывал советскому министру:

— Две недели назад, — откровенничал он, — состоялось совещание министров иностранных дел «десятки», на котором были подведены итоги первого этапа Стокгольмской конференции. Я был свидетелем того, что постановка вопроса о подтверждении торжественного обязательства не применять силу в международных отношениях встретила широкое согласие.