Леонид Пивер - Воспоминания провинциального телевизионщика

– И цена его восемьсот тысяч долларов… – продолжил маэстро.

Тут мое воображение отключилось. Как выглядит без малого миллион долларов, я не представляю до сих пор. Так что не ищите меня в списках Форбса!

В 1958 году в стране широко отмечался юбилей комсомола. Мы тоже не могли отстать от страны. Благо в то время многие участники исторических событий были еще живы. Они с удовольствием встречались с молодежью, делились воспоминаниями. Нам не составило труда отыскать в городе двух делегатов самого первого съезда комсомола, пригласить их в студию. Тогда это была еще малая студия, маленькая площадка. Но отметить событие хотелось грандиозно.

Чтобы оживить студийный интерьер, соорудили шалаш – не бутафорский – настоящий. Поставили два пенька, чтобы хоть как-то приблизить ту атмосферу, в которой, по нашему мнению, и должен был зарождаться будущий союз молодежи. Привезли из ближайшей школы третьеклассников в галстуках и белых рубашках. Окружившие ветеранов ребятишки радовали глаз, одновременно являя грядущую комсомольскую смену. И последнее было идеологически правильным.

Договорились, что первой на программе выступит Клавдия Ивановна, а после слов «Тут вошел он!» продолжит Николай Васильевич.

Прозвучало, как обычно:

– Внимание! Эфир.

Ведущая отрапортовала:

– Сегодня у нас в студии ветераны ВЛКСМ…

И Клавдия Ивановна начала делиться воспоминаниями. Делилась она долго. Почти столько времени, сколько прошло со дня памятного съезда. У пионеров, сидящих под нашими софитами, уже пот стекал ручьями.

А ветеранша не умолкает. И вдруг, сквозь пламенную речь, слышу храп.

– Что такое?! – кричат на пульте.

– Ветеран заснул! – понимаю я.

Наконец, звучит пароль:

– Тут вошел он…

В ответ – только храп. Разморило старичка.

Клавдия Ивановна, не получив поддержки, усиливает посыл:

– Тут вошел он! Николай Васильевич, вы, конечно, его узнали… Храп.

Она громче:

– Николай Васильевич! И тут вошел он…

– И мы его все узнали… По лысине! – молвил внезапно проснувшийся Николай Васильевич.

– Всех разгонят! Поубивают! – хаотично соображал я. – За что? Что плохого я сделал комсомолу?

Между тем гости напропалую пустились в воспоминания. Всплывали фамилии, явки, пароли… Я отчетливо представил выражение лиц сотрудников курирующей нас организации.

– Там был… – Клавдия Ивановна называет фамилию, – помните, он потом оказался провокатором…

– Не может быть! Я его видел в прошлом году на рынке… Забыв о том, что старикам везде у нас почет, прошу оператора, стоящего ближе к участникам:

– Сережа, покажи, чтобы закруглялись!

Сережа руками показывает ветеранам большой круг.

– Это куда? – спрашивает Николай Васильевич.

И, поймав окончание очередной фразы, мы убрали картинку. Дали песню «Взвейтесь кострами» и на оптимистической ноте ушли из эфира.

… С тех пор я настороженно отношусь к ветеранам. В том числе, и к себе.

В 60-е годы популярных артистов мы часто видели по центральному телевидению. Их популярность была невероятной. Но когда звезды появлялись в провинциальных студиях, то с удивлением обнаруживали полное отсутствие суматохи и возгласов:

– Ой, это вы?

У провинциалов собственная гордость…

Однажды в Челябинске гастролировал народный артист СССР Борис Штоколов – прекрасный певец, гордость отечественной оперной сцены. И между прочим, наш земляк, уралец. Тогда Штоколов был еще молод, но уже выглядел чрезвычайно представительно.

Когда он пел, его бас словно обволакивал слушателя. Микрофоны уважают такие голоса.

И вот, перед началом телепрограммы, Борис Тимофеевич признаётся:

– Ребята, я люблю крупные планы!

А я, уже немного попритершийся к «звездам», не спорю:

– Замечательно! Всё дадим крупным планом. А как же…

По графику подается команда в студию, светится табло «Микрофон включен» – передача начинается. В кадре идет средний план, хороший свет – черно-белый, который мне так нравится, микрофон работает…

Звучат несколько произведений. Увлекшись, я совсем позабыл о крупном плане…

Диктор объявляет: – В заключение исполняется старинный русский романс «Утро туманное».

Звучат первые аккорды. Вступает голос певца… Нивы, согласно тексту, печалятся… И тут я, вспомнив про крупный план, имею неосторожность скомандовать оператору: – Наезжай! Камера едет.

– И еще немножечко… Стоп! Камера замирает. В мониторе наблюдаю «поясной» план исполнителя, слышу строки рвущего сердце романса… Потом замечаю изменение ракурса… Камера опять идет на укрупнение.

– Куда? – торможу оператора. Он бормочет в микрофон: – Лично я – никуда, это меня…

А монитор по-прежнему заполнен крупным-прекрупным планом народного артиста. Вот объектив сканирует мощную грудную клетку… Я – опять к оператору, еще настойчивее: – Отъезжай!

– Не могу, – злится оператор. – Он камеру к себе тянет! И тут я соображаю, что происходит. На старых студийных аппаратах спереди, ниже объективов, как хобот у слона, торчал толстенный кабель питания. И Штоколов, то ли в творческом экстазе, то ли из любви к «крупнякам», схватился за этот электрический шланг, а объектив-то был широкоформатный. Техники в панике: – Лёня, мы видим печень! Я кричу оператору: – Отъезжай!

И вижу, как между ним и певцом начинается нечто вроде состязания по перетягиванию каната. Причем оператор тянет сознательно, а Штоколов, похоже, бессознательно. Он-то не видит, что происходит в кадре. А мы видим огромное нёбо певца и другие детали вокального аппарата – в общем, цех по производству «Утра туманного», хотя смотреть это было невозможно. Наконец, оператор вырвался, отъехал, но камера еще долго дергалась, словно не могла отдышаться. Это было невероятно!

Борис Тимофеевич, несмотря на то, что очень скучал без соседства камеры, достойно закончил романс. И потом, уже за кадром, спросил:

– Ну, как получилось?

Что можно было сказать дорогому гостю?

– Замечательно! Крупные планы – просто прелесть, – отвечал я.

Но оператор и камера еще долго не могли успокоиться.