Леонид Пивер - Воспоминания провинциального телевизионщика

– Он играет Дебюсси в челябинском темпе!

…С тех пор прошло более полувека. И время, как я теперь убедился, летит быстрее скорости света. Не прав был великий физик!

А Валентин Жук ныне – профессор Амстердамской консерватории, продолжает концертировать, ведет мастер-классы.

Однажды в город приехал солидный симфонический оркестр: большой состав, музыканты – во фраках, дамы – в концертных платьях. Лакированные туфли, изящные босоножки – в общем, торжество высокого стиля.

Нам предстояло транслировать концерт из большой студии в прямом эфире. В звуке мы к тому времени немного поднаторели – не было опасения за его качество. В студии поставили разновысокие станки, чтобы музыканты не сидели в одной плоскости.

Вот оркестранты заняли свои места. Ударная группа оказалась выше всех. Операторы наконец-то узнали, как выглядят литавры! Наши старания были оценены – ведь у каждого из артистов появился шанс мелькнуть в кадре. Вышел дирижер – началась репетиционная работа.

И незаметно подошло время выхода в эфир. Диктор объявляет:

– Начинаем концерт симфонической музыки!

– Дайте общий план! – прошу я оператора, поскольку «общак» – традиционная преамбула подобного рода трансляций.

Дают общий план. На мониторе я вижу оркестр, первую скрипку… И вдруг замечаю у этой скрипки что-то белое на ногах.

Говорю оператору на параллельной камере:

– Покажи ноги первой скрипки, пока мы не в эфире!

Тот укрупняет ноги… Боже! Скрипач сидит в китайских кедах!

Что делать? Эфир уже начался!..

Так весь концерт и прошел на среднем плане… Ну, не мог я дать общий, потому что кеды и симфония – дисгармоничны!

После трансляции рассказываю о музыканте в кедах дирижеру.

– Хорошо, что он был не в тапках! – говорит дирижер. – Музыкант-то, как говорится, в возрасте, с ногами – проблемы: до концерта в кедах и расхаживает. Видно, собирался переобуться, да забыл!

Пообщавшись с дирижером, спрашиваю оператора:

– Ты-то видел белые тапки? Почему ничего не сказал?

– Леонид Григорьевич, – слышу в ответ, – я посчитал, что по кедам дирижер определяет, где сидит первая скрипка!

Думаете, оператор пошутил? Ничуть не бывало!

В начале 70-х годов в Челябинск приехал симфонический оркестр под управлением Евгения Мравинского, народного артиста Советского Союза. Концерт должен был состояться в зале оперного театра.

Конечно, на выступление всемирно известного маэстро попали не только истинные любители музыки, меломаны, которых я и сейчас встречаю в храмах классики. В первых рядах сидело местное руководство, полезные люди, многих из которых я узнавал, надеясь, что и они узнают меня… Еще бы: мне выпало счастье транслировать такой концерт! Мы установили микрофоны, расставили камеры. И, когда настраивали аппаратуру, я подумал: хорошо, что концерт проходит не в зале филармонии, расположенном рядом с трамвайными путями. Если бы Мравинский выступал там, то на дирижерский пульт, рядом с клавиром, следовало бы водрузить расписание движения городского электротранспорта, чтобы, независимо от партитуры, в момент прохождения трамвая звучало форте. Потому что иногда там получался концерт для симфонического оркестра с трамваем.

Ну, а в оперном театре, с точки зрения трамваев, все было нормально. Зал по акустике – просто уникальный. Наш зал.

И вот первые такты симфонии. Оркестр звучит так, что слышно каждое дыхание… Кажется, зал просто замер. И вдруг… страшный грохот раздается в эфире. Я кричу оператору:

– Что случилось?

– Не понимаю! – слышу в ответ.

А шум продолжается, и уже все начинают обращать внимание. Оператор поворачивает камеру, и я вижу рядом с микрофоном, точку установки которого так долго искали, девочку, которая, удобно устроившись в кресле, достала шоколадку и, в предвкушении ребячьего счастья, зашуршала фольгой.

– Покажи ей кулак! – командую оператору.

Тот беспрекословно выполнил команду. Девочка, испугавшись, стала стремительно заворачивать свое шоколадное сокровище. И снова в эфир «полился» скрежет, только еще большей частоты! Ребенок-то торопился…

Трансляция, конечно, продолжалась. Но спустя несколько дней на студию стали приходить письма… И тогда, возможно впервые, мы поняли, что такое «возмущенный зритель».

– Это был оркестр Мравинского? – спрашивали меня потом.

– Да!

– А откуда шла трансляция?

– Из листопрокатного цеха! – отвечал я.

И спрашивающие всепонимающе кивали.

Тем летом в Челябинске выступал московский театр имени Гоголя. Мы, телевизионщики, заранее зная о гастролях популярного коллектива, выслали в театр сценарий инсценировки повести Фридриха Дюрренматта «Авария», созданный студийными авторами. Замахнулись, так сказать, на одного из самых популярных западных писателей того времени. Благо, в холодной войне наступила некоторая разрядка, и нам позволялось немного искусства «загнивающего капитализма».

Сюжет произведения, которое мы задумали экранизировать при участии московских артистов, когда-то был у нас хорошо известен. В доме бывшего судьи собираются отставные представители зарубежных «правоохранительных органов» – от адвоката до палача, которые от скуки разыгрывают судебные расследования над Наполеоном, Бисмарком. В общем, без дела – уголовного! – не сидят. И вот, когда в дом – по причине дорожной аварии – попадает новый персонаж, «старики-разбойники» умудряются доказать, что тот виноват в гибели человека.

Я специально напоминаю дюрренматтовский сюжет, чтобы показать, какое сочетание фантасмагории и реальности, психологии и детектива предстояло разыграть столичным артистам. Герои были выписаны автором просто великолепно. Актерам было где развернуться. Главную роль играл прекрасный артист Юрий Горобец. Съемки шли пять ночей, поскольку по вечерам москвичи были заняты в спектаклях. Снимали мы не на видео, а на кинопленку, тем самым почти на полтора десятилетия опередив телевизионный фильм В. Жалакявичуса с Р. Адомайтисом, Р. Пляттом, Ю. Ярветом и И. Мирошниченко. Режиссером челябинской версии «Аварии» выпало быть мне.