Валентин Берестов - Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания

Пускай ребенок взрослым подражает.
Он вырастет, окрепнет ум.
И что ж?
Себе по воле путь он избирает,
Ни на кого порою не похож.

Так и поэт.
Он подражает много,
Но если он решил и тверд душой,
Ему своя откроется дорога:
Иди по ней и стань самим собой.

Отец мой! Ты не шлешь известий
Уж целый год семье родной,
Но дни, когда мы были вместе,
Во сне встают передо мной.
И оживает прожитое: камыш и даль родной реки,
И ты, склонившись над водою,
Глядишь устало в поплавки.
Вновь я, малыш, с тобою рядом
Стою, молчание храня,
А ты таким приветным взглядом
Порою смотришь на меня…
И вновь попутная телега
Стучит, клубится пыль дымком.
И старый конь, устав от бега,
Плетется медленным шажком.
Ни звука тишь не нарушает.
Лишь глупый перепел с утра
Не умолкая повторяет
Все «спать пора» да «спать пора».
И жизнь опять течет сначала,
Все той же радостью полна,
Как будто нас не разлучала неумолимая война.
Как будто были сном кошмарным
Все потрясенья и нужда,
А утро светом лучезарным
Их разогнало без труда.

Деревья величавые спилили.
На месте их десяток низких пней.
Вы в виде тополей прекрасны были,
Но стали в виде топлива нужней.

Когда же канет в вечность год печальный
И будет вновь цвести и петь земля,
Не скоро здесь, на улице центральной,
Поднимутся другие тополя.

Тогда померкнут в памяти страданья.
Но иногда в ряду дерев просвет
Пробудит вновь в душе воспоминанья
О муках пережитых грозных лет.

В извечной смене поколений судьбой гордиться мы должны.
Мы — современники сражений дотоль неслыханной войны.
И хоть удел наш — боль разлуки, хоть нами кинут край родной,
Хотя гнетет нас бремя скуки и серость жизни тыловой,
Хоть больно в лицах изможденных найти глубокие следы
Голодных дней, ночей бессонных, забот вседневных и нужды,
Хоть тяжело однообразье железных дней перенести
И возмущаться этой грязью, повсюду вставшей на пути:
Тем духом мелкого расчета, трусливой жаждой барыша,
Когда под маской патриота скрывают рыло торгаша,
Когда на складах, в ресторане вор верховодит над вором
И в государственном кармане свободно шарят, как в своем,
Когда с досадой, даже злобой пришедших с просьбою помочь
Администратор твердолобый привычным жестом гонит прочь,
Когда, себе готовя смену, калечат матери детей
Привычкой к торгу и обмену, и суете очередей, —
Хоть нас гнетет необходимость, но все мы вынести должны.
Пора понять неповторимость, величье грозное войны,
Неповторимы наши муки, и испытанья, и нужда,
И вспоминая, скажут внуки: «Зачем не жили мы тогда?»
А мы пройдем, хоть путь наш труден, терпя, страдая и борясь,
Сквозь серый дождь тоскливых буден, сквозь голод,
холод, скорбь и грязь.

— Посмотри, как нахально втирается дед!
Гражданин, нужно очередь раньше занять!
Что же будет, коль все перестанут стоять?
— Счастье, милые! — мы услыхали в ответ

День промелькнул за окнами читальни,
Как будто люди жили без меня.
С вокзала я гудок услышал дальний.
Прошел трамвай, сверкая и звеня.

Вы, делавшие мир светлей и лучше!
Вы, жизнь свою отдавшие борьбе!
Спасите нас! Спасите наши души,
Не дайте утонуть в самих себе.

Не дайте превратиться в жалких тварей,
Каких рождала нищая страна:
В Молчалина, учителя в футляре
Иль пескаря из сказки Щедрина.

Я Тебе, Чуковскому Корнею,
Автору и Деду моему,
Напишу посланье как умею
И размер классический возьму.
Это Ты виновен, что в починке
Я пробыл среди больничных стен,
Получил зеленые ботинки,
Гимнастерку, брюки до колен.
Щеголем с какой-нибудь картинки
Стал я после долгих перемен.

Ты сказал — и сделано. Не странно,
Что всего достичь ты словом мог.
Ведь в Евангелье от Иоанна
Сказано, что слово — это Бог.

Пробудили эти строки
Рой забытых голосов,
Переливчатый, далекий,
Тонкий-тонкий звон часов.
Хорошо, когда приснится
Счастье детского мирка,
Как, любуясь Аустерлицем,
Я водил по половицам
Дутых пуговиц войска,
Как на лаковой иконе
Над кроватями в углу
Лебедями плыли кони
В позолоченную мглу.

Вижу я лестницы школьной ступени.
И в окруженье подружек на ней
Ты, героиня моих сновидений,
Ты, собеседница музы моей.
Книжные странствия в зное пампасов,
Свайные хижины папуасов,
Пальмы, пираты, индейцы, ковбои —
Все заслонилось тобою.
Мы не бывали наедине,
Ты и вблизи оставалась мечтою,
И мне казалось, что я не стою
Даже того, чтоб ты снилась мне.

На вечере школьном, не зная покоя,
Глаза проглядев, я тебя находил.
Всю школу хотел я наполнить собою,
Толкался, дурачился, пел и шутил.
Как я хотел ничего не скрывать
И, не стыдясь своих рук неуклюжих,
Вырвать тебя из толпы подружек,
Вызвать на танец и другом назвать.
Алые бабочки — ленты на косах,
Милого голоса сдержанный тон.
Так вот всю жизнь и живет отголосок
Этих времен.

Будет день, когда у перрона,
Фыркая, станет поезд мой.
Взбегу по звонким ступенькам вагона.
Гудок прокричит: «Домой! Домой!»

Игрушечно-глиняные кишлаки.
Поля. Тополя. Бесконечные степи.
Дымные контуры горной цепи.
Кофейная гуща бегущей реки.

Степи и горы в зной уплывут.
В пыли растворится последний верблюд.
Сизые кряжи пройдут вдалеке.
Ближе, всё ближе к великой реке.

Скоро там, за стеною лесов,
Напоминая прежние дни,
Вспыхнут знакомых ночных городов
Освобожденные огни.

В этот дымный и стынущий бор,
Под его многоскатную крышу,
Я войду, как в морозный узор,
И услышу седое затишье,
Где под белою хвоей снегов
Голубая колышется хвоя,
А на хруст осторожных шагов
Откликается пенье живое.

С утра разубран в иней городок —
Наряд безукоризненный и строгий.
А вместо луж на серебре дороги
Блестит двойными стеклами ледок.

В лесу молчанье брошенной берлоги,
Сухая хвоя скрадывает шаг.
Есть радость — заблудиться в трех соснах,
Присесть на пень и не искать дороги.