Лев Лурье - Без Москвы

А настоящая блокада, где люди умирали бесцельно и страдания никак не были связаны с идеологией, вытеснялась в подсознание, становилась «скелетом в шкафу». О ней предпочитали не вспоминать и те, кто ее пережил. И дети не от учителей, а от матерей знали о существовании чего-то неслыханно ужасного и о том, что в доме необходимо хранить запас продуктов «на всякий случай». Детали оставались не проговоренными, с этой памятью трудно было жить, и о ней было невозможно рассказать даже дочерям и сыновьям.

«Великий город с областной судьбой» был реабилитирован наполовину, как крымские татары и поволжские немцы. Только в 1985 году награжденные медалью «За оборону Ленинграда» получили те же льготы, что и фронтовики. Остальные блокадники – в 2001-м.

Тень блокады лежит на городе и сегодня, хотя большинство ветеранов не дожили до публичной правды, их воспоминания не записали. Передающийся по наследству ленинградский стоицизм, некоторая угрюмость, память о чем-то, о чем и вспоминать нельзя, по-прежнему не оставляет горожан.

В Петербурге нет настоящего Музея блокады, сравнимого с музеями Холокоста в Иерусалиме, Нью-Йорке и Берлине. Памятники на Невском пятачке и на Синявинских высотах неухожены. Тысячи тел непогребенных солдат каждый год хоронят праведники из поисковых отрядов.

Но как признак истинного аристократизма, принадлежности к «городу славы и беды», в разговорах всегда всплывают бабушка, эвакуированная по Дороге жизни, прадед, похороненный во рву Пискаревки, дед, погибший на Невском пятачке.

Был ли в сталинском СССР тоталитаризм, общество, обрисованное Джорджем Оруэллом в знаменитом романе «1984»? Были ли жители страны послушными марионетками режима? Похоже, что это миф. Молчаливое большинство выражало свое недовольство пьянством, анекдотами, произносимыми полушепотом, уходило в частную жизнь. Но были и люди, не боявшиеся МГБ и МВД, – уголовники, бывшие военнопленные, украинские и литовские партизаны. Большинство из них были собраны в штрафных каторжных лагерях. Особой романтики в рецидивистах не было. Ну, да и Емельян Пугачев и Стенька Разин, по-существу, – кровожадные разбойники.

До смерти Сталина улицы больших городов, в том числе и Ленинграда, принадлежали шпане – самому сильному неформальному молодежному движению послевоенного СССР. Пережившие смерь родителей, отчаянные, готовые к тому, чтобы ударить кастетом или зарезать заточкой, они диктовали нравы.

Эдуард Хиль, певец: «Я помню, шел по Лиговке провожал знакомую девушку. И вдруг подходит несколько человек, такая стайка, группка. Они меня окружили, девушку мою вытеснили, вынули финки, и я почувствовал смертельный холод. Потому что перед тобой несколько человек с ножами. Я говорю: “А что надо?” Они: “Снимай пальто и снимай кепку”. А тогда в это время были очень модно носить “лондонки”, это шерстяные такие кепки. Я как раз купил за пять рублей. Это огромнейшие деньги по тому времени. Сняли с меня кепку, сняли пальто. Потом сказали: “Да нет, пальто рваное, бери себе, а лондонку мы забираем. Ну, молодец, что не пикнул”. А кругом, я посмотрел, милиция ходит. А они так вот вас обступают со всех сторон, как будто это группа людей. Я потом подошел к милиционеру, он говорит: ”Да здесь каждый час кого-нибудь или насилуют, или убивают”. Вот такое время было».

Почему отбирали одежду? 1945 год, легкая промышленность работала едва-едва, одежды у людей просто-напросто не было, большинство мужчин донашивали военную форму. Поэтому на толкучках один из самых ходовых товаров все 1940-е – это одежда, даже ношенная.

Сотрудники Ленинградского уголовного розыска за разработкой операции. 1944 год

Распространены кражи белья с чердаков. Тогда можно было украсть и продать. И покупали. Потому что это был дефицит. Простынка какая-то, бывшая в употреблении – нужная вещь.

Эдуард Кочергин, художник: «Ленинградские рабочие отдельных квартир не имеют. Живут в бараках, коммуналках и общежитиях, по несколько человек в комнате. В гости ходят в женское общежитие. Вся жизнь на виду. На заводах очень часто под общежитие пустующие цеха приспосабливали, жили в квартирах без стекол, без окон, с дырками в потолках, в полах. Действительно выживали. Часто была ситуация, когда, например, в одной комнате, бывшей кухне, жило по 5–10 семей. Жили буквально под лестницами. В подвалах Андреевского рынка – он был порушен во время войны, туда бомбы попали. А общежития сами их жители называли вертепами и концлагерями. В бараках для неженатых жило по нескольку сотен людей. Для семейных норма была больше, но это не означает, что у них были отдельные комнаты. Занавеской отделились друг от друга, кровати поставили. 2–3 квадратных метра личной жилой площади».

Уголовный розыск в начале 1946 года работал на пределе сил. Ленинград был переполнен отчаявшимися от нищеты людьми. Город все еще находился на военном положении. Въезд-выезд – строго по пропускам. Власти пытались ограничить поток ленинградцев, возвращавшихся из эвакуации. Но тысячи людей проникали сюда нелегально и оказывались в бедственном положении.

Жилья нет. Деревянные дома на рабочих окраинах либо сожжены, либо разобраны на дрова. Процентов 60 жилого фонда уничтожено или нуждается в капитальном ремонте. Во многие квартиры вселились новые жильцы и не желали отдавать их законным владельцам; правды не найти.

На работу без документов, без выписки с разрешением о въезде в город было не устроиться. Вернувшиеся люди оказались без средств к существованию. И это одна из причин резкого всплеска преступности.

Накопилось много специфической послевоенной злобы. Война разрушила миллионы семей, наполнила страну беспризорниками. Молодежь, пережившая ужасы блокады, эвакуации не очень-то верила в светлое будущее. Каждый выживал сам, в своей стае, по своим, не советским законам. В моде была блатная романтика. Песенка тех лет:

Беспризорники

Варлам Шаламов в «Колымских рассказах» пишет: когда подросток становился перед выбором либо постная официальная идеология, либо контркультура, романтика, тайна, как правило выбирал блатную романтику.