Алексей Карпов - Княгиня Ольга

На это обстоятельство обратил внимание И.Я. Фроянов, который привел целый ряд этнографических параллелей, показывающих, что пришельцы из чужой земли всегда воспринимались аборигенами как носители опасности, почему предпринимались определенные магические действия, чтобы уберечься от их вредоносного влияния (Фроянов И.Я. Древняя Русь… С. 65—66). Однако представляется, что эти материалы не противоречат той общепринятой трактовке летописного рассказа, которая была предложена Д.С. Лихачевым и с которой столь резко полемизирует Фроянов.

Об «угольях горящих», насыпанных по повелению Ольги в яму, сообщается также в легендарном сказании об Ольге XVII в. («Начало русских князей…») (Ромодановская Е.К. Русская литература на пороге Нового времени… С. 212; здесь число древлянских послов названо иначе: 12 человек).

В.Н. Татищев в «Истории Российской» попытался объяснить, каким образом убийство древлянских сватов могло остаться в тайне: «Тогда же немедля постави Ольга крепкие заставы, чтоб древляном никто ведомости дать не мог» (Татищев. Т. 2. С. 45).

Сказочный сюжет знает и испытание дорогой, и испытание баней, и испытание пиршеством (о двух последних см.: Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. С. 274—277). Отмечено, что загадки Ольги точно соответствуют определенному типу сказочных сюжетов (см.: Виролайнен М.Н. Загадки княгини Ольги (Исторические предания об Олеге и Ольге в мифологическом контексте) // Русское подвижничество. М., 1986. С. 64—71). Конкретные примеры совпадений между летописным повествованием и русскими сказками см. также: Чекова И. Летописное повествование о княгине Ольге под 6453 г. в свете русской народной сказки. Опыт определения жанровой природы // Старобългарска литература. Кн. 23-24. София, 1990. С. 77-98.

«Вы, арабы, глупы, — говорил некий русский муж Ибн Фадлану. — …Вы берете самого любимого вами из людей и самого уважаемого вами и оставляете его в прахе, и едят его насекомые и черви, а мы сжигаем его во мгновение ока, так что он немедленно и тотчас входит в рай» (Ибн Фадлан. С. 145).

«Им (женихам. — А.К.)… отвели большую старую горницу и всей дружине их; убранство там было подобающее, и вечером не было недостатка в питье таком крепком, что все были совсем пьяны… Тогда велела Сигрид княгиня в ночь ту напасть на них и с оружием, и с огнем; сгорела горница и те, кто был внутри, а тех, кому удалось выбраться, убили. Сигрид сказала, что она так отучит мелких конунгов от того, чтобы приезжать из других стран свататься к ней» ( Рыдзевская Е.А. Древняя Русь и Скандинавия… С. 63; ср.: Джаксон Т.Н. Исландские королевские саги… С. 141, 210—211.). Это событие датируется примерно 994—995 годами.

Между прочим, в числе женихов, сожженных Сигрид, был и некий «конунг Виссавальд с востока из Гардарики (Руси. — А. К. )» — возможно, юный владимиро-волынский князь Всеволод, сын князя Владимира Святославича.

По преданию, сохранявшемуся в этих местах до XIX века, Игорева могила находилась на правом берету реки Уж, в 18 километрах от Искоростеня, у села Немировцы, в урочище Игоревка. Вероятно, именно этот холм, «весьма великой на ровном месте», осматривал в 1710 году В. Н. Татищев ( Татищев. Т. 2. С. 222, прим. 125.).

Во всех списках «Повести временных лет» и Новгородской Первой летописи стоит: «пити на ня». Предлагались исправления: «ити на ня» или «пойти на ня» (в Летописце Переяславля Суздальского: «прийти на них»; в Софийской Первой: «пити с ними»). Но чтение «Повести временных лет» в данном случае верное. Тот же оборот употреблен в летописи и в рассказе под 1066 г. об отравлении греческим «котопаном» (наместником) тьмутороканского князя Ростислава Владимировича («Хочю на тя пити», — с такими словами обратился «котопан» к князю; см.: ПСРЛ. Т. 1. Стб. 166).

Согласно уникальному известию Ермолинской летописи, при этом был убит и древлянский князь Мал. Однако не исключено, что это всего лишь догадка книжника XV века.

Автор Жития (а им, напомню, по всей вероятности, был благовещенский священник Сильвестр) ввел в повествование и плач Ольги по своему мужу, выписанный в лучших традициях панегирической литературы XV—XVI веков. «Увы мне, светлейший самодержец, великий государь Русский! Увы мне, свет мой, куда скрылся от очей моих, меня одинокой вдовою оставив! — причитает Ольга, узнав о смерти мужа. — К кому прибегну и на кого возрю ныне?! Увы мне, драгой мой милый супруг прекрасный! Лучше бы мне прежде тебя умереть, нежели лишиться твоей красоты и твоего любезного сожительства: не слышала бы я тогда о твоей погибели не от супостатных врагов, но от людей земель твоих! Не ведаю, что сотворить мне и к кому горькую сию печаль обратить! К сыну ли? — но он совсем дитя еще, и не ведаю, от кого наставление примет и кто сохранит державу ему?!» И затем, уже на самой могиле Игоря: «О, свет мой прекрасный, о драгоценная жизнь моя! Как оплачу тебя или что сотворю тебе? Самодержцем всей Русской земли был ты, ныне же мертв и землею покрыт и ничем не владеешь. И многие страны примирились с тобой, и самый Царский град дани и подати давал тебе, и многие победы над супротивными одержал ты. А ныне где это? Все минуло…» Этот плач Ольги очень близок плачу княгини Евдокии Дмитриевны по своему мужу Дмитрию Ивановичу Донскому, приведенному в летописи под 1389 годом (ПСРЛ. Т. 25: Московский летописный свод конца XV в. М., 2004 (репр. изд. 1949 г.). С. 217.).

В Новгородской Первой летописи младшего извода описание войны дано в кратком виде, вероятно, более близком к первоначальному; в частности, отсутствует рассказ о взятии Искоростеня (НПЛ. С. 112—113).

Так, по данным украинских археологов, укрепление в селе Городище на реке Ирше (Малинский район Житомирской области) сохранило следы существования в IX—X и XII—XIII вв.; материалов же XI в. в нем не обнаружено (Кучера М.П. Городища Волинi й Подiлля // Археологiя. Т. 29. Киïв, 1979. С. 64). Не исключено, что это объясняется его разрушением во время древлянской войны Ольги. Большинство древлянских городов, по данным исследователя, пережили поход Ольги (он же. Hoвi данi про городища Житомирщини //Археолога. Т. 41. Киïв, 1982. С. 72— 81, особенно С. 80).

Название Коростень, возможно, появилось в результате ошибочного прочтения летописного выражения «изъ града Изъкоръстеня» как «изъ града изъ Коръстеня»; впрочем, нельзя исключать и того, что это, напротив, первоначальная форма. Название это, очевидно, славянское (восходящее к славянскому «къръста»), о чем свидетельствует наличие схожих названий в других местностях Руси (например, Коростышев в той же Житомирской области Украины или Коростыня близ Старой Руссы в Новгородской земле) (вопреки мнению о его скандинавском происхождении, ср.: Шрамм Г. Роль города Коростеня в ранней истории Руси. Этимологические подходы к историческим проблемам // Древнейшие государства Восточной Европы. 1999. М., 2001. С. 255-262).