Ирина Озерова - Память о мечте (сборник)

Октябрь перед последним боем пил,
Клинок сжимая, из кувшина воду…
Быть может, потому так много сил
И чистоты у нашего народа.

Шел человек за нашу правду в бой,
И мертвыми лишь падали с коня мы.
Но, Родина, ни перед кем с тобой
Мы голову вовеки не склоняли.

Не будет никогда такого дня,
Всегда беду мы одолеем злую.
И снова, низко голову склони,
Я эти руки женские целую.

Я у открытого окна стою,
Я солнце в гости жду ежеминутно.
Целую руку близкую твою
За свежесть нерастраченного утра.

Несу к столу, к нетронутым листам,
И щебет птиц, и ликованье радуг…
Бывало, мать, пока отец не встал,
Все приводила на столе в порядок,

Боясь вспугнуть его черновики,
Чернила осторожно пополняла.
Отец входил и надевал очки.
Писал стихи.
И тишина стояла.

На оклик: «Мать!» – поспешно шла она,
Чтобы принять родившиеся строки.
И снова наступала тишина,
В ней лишь перо пришептывало строго.

Все тот же стол, и тишина вокруг —
Здесь время ничего не изменило.
И добрая забота близких рук
Вновь не дает пересыхать чернилам.

Мне руки говорят:
«Пиши, поэт!
Пусть песня никогда не оборвется,
Пусть наступает каждый день рассвет,
И мысль всегда рождается, как солнце!»

И я пишу, пока писать могу,
И рано смерти многоточье ставить.
Но, словно след на тающем снегу,
Должна и жизнь когда-нибудь растаять,

Но песня не прервется и тогда,
Когда успею сотни раз истлеть я.
Она придет в грядущие года
Тревожным днем двадцатого столетья.

Потомки, позабывшие меня!
Отцов перерастающие дети!
Целуйте, низко голову склоня,
Как жизнь саму, родные руки эти!

Пусть славится вовеки доброта…
Не доброта бездумного терпенья,
Не доброта слепого всепрощенья,
А доброта зеленого листа,
Дороги дальней, позднего костра,
Глотка воды, куска ржаного хлеба…
Но пусть темнеет доброта, как небо,
Когда греметь грозе придет пора.
Чтоб защитить добро себя могло
От засухи бесплодного покоя,
Пусть доброта готова будет к бою,
И лишь тогда она повергнет зло!

Откуда ты, хороший человек?
Откуда ты, прохожий человек?
Скажи мне имя все же, человек!
А может, это вовсе ни к чему:
Что имя даст поступку твоему?
Я безымянной доброту приму,
Я безымянной чистоту приму.
Ушел прохожий.
Знаю, носит он
Мильоны человеческих имен.

Год висит на лапах ели.
В каждой лапе – по неделе,
В каждой лапе – по метели,
В каждой лапе – по капели.

Иглы падают, как будто
Осыпаются минуты.
Незаметно, еле-еле,
Постарев, лысеют ели.

И однажды, после стужи,
У корней заблещут лужи,
И тогда недели, годы,
Словно иглы, канут в воду.

Опадет последний день.
Вместо ели – только пень.

Возле пня зазеленели
Три секунды новой ели.

Когда заря раскинулась вполнеба,
Смывая зыбкий иней со стерни,
Представила я Землю как планету,
Увидела ее со стороны.

Я в небо шла неторопливым шагом,
Шла в тучах – грозовою бороздой.
Земля родная становилась шаром
И становилась синею звездой.

Я измеряла каждый шаг годами,
И вот шаги по вечности скользят.
Как на ромашке, на звезде гадала:
Вернусь, а может, не вернусь назад?

А рядом раздавался голос тонкий:
– Устала ты? Давай-ка подсоблю!
Наверно, это дальние потомки,
Которых я заранее люблю.

Осенние листья подхвачены ветром,
Бескрылые, в небе, как птицы, летят
За ветром попутным, в порыве заветном,
Не зная, что нету дороги назад.
Познав упоенье и дерзость полета,
Они не хотят вспоминать о конце,
И капли дождя, словно капельки пота,
Блестят запоздало на желтом лице.
Но ветер слабеет, и свист его глуше,
Совсем обессилев, он жмется к земле,
И листья садятся в просторные лужи,
Еще трепеща на умершем крыле.

Но чудится листьям внезапная небыль —
Что это не лужа, а все еще небо!

Если очень хотеть и верить,
То возможно, совсем как в детстве,
Выйти в горы навстречу солнцу,
Полной горстью лучи зачерпнуть.
Если очень хотеть и верить,
То, как в юности, стоит только
Протянуть свое сердце счастью,
И наполнит его любовь.
Если очень хотеть и верить,
То, как в зрелости, по бездорожью
Можно путь проложить нехоженый,
Можно людям его отдать.
Если жить, ни во что не веря,
Сомневаясь, что жизнь – это счастье,
Сомневаясь, что жизнь – это подвиг,
Жить тогда не стоит на свете.

Ты говоришь:
– Вас слушает земля,
Когда вы ночью бродите в горах…
Как знать тебе, что пала наземь я,
Чтоб лечь тропинкой у тебя в ногах?!

Ты говоришь, что дрогнули цветы,
Когда она тебе шепнула: «Да!»
Ведь это я дрожу.
Но только ты
Об этом не узнаешь никогда.

Ты рвал ей эти мокрые цветы,
Она с улыбкой встряхивала их,
Но, весь в росе, так и не понял ты,
Что это были капли слез моих.

Я, может быть, когда пройдут года,
Морщинкой лягу у тебя на лбу,
С тобой не разлучаясь никогда,
Своей твою избравшая судьбу.

А я не знаю, где она,
Та золотая середина,
Которая для всех едина
И потому всегда верна.

Мне только крайности нужны!
Не закричу, не буду плакать,
Когда я буду в пропасть падать
Из поднебесной вышины.

Я эти крайности свяжу
Своим, как ливень, зыбким телом,
Хотя о том, как я летела,
Камням уже не расскажу.

И боль осмыслить не успев,
Я в камень кану, чтобы снова
Тянулся к облакам лиловым
Паденья моего посев.

Ну, нет! Мне хватит суток черных!
Коли не хочешь – не цени.
Так долго я, как кот ученый,
Жила на золотой цепи.

Цепь эту порвала я смело,
Покорность прогнала с лица,
А позолота облетела,
Как с одуванчиков пыльца.

Да, я неважно выгляжу,
Я похудела очень,
Но все же блузку выглажу,
Линялую, как осень.