Ирина Озерова - Память о мечте (сборник)

Салам вам, девушки из Анди!
Вы, словно бурка, прочны,
Вы, словно бурка, теплы,
Вы, словно бурка, крепки.

О джигит, гарцующий на коне,
Ответь ты сегодня мне:
Когда дорога длинна впереди,
Когда перевалы круты,
Бурку накинув, вспомнил ли ты
Девушек из Анди?
Чесаной шерсти упругий круг,
Движения быстрых рук…
И локон под шалью заметен едва,
И локон дрожит на виске.
По локоть засучены рукава,
По локоть загар на руке.
Когда неожиданный дождь упадет,
С цветов обмывая пыльцу,
Я, кажется, вижу, как ласковый пот
Тихо скользит по лицу.

Спускается ночь. Незаметно уснул
Далекий андийский аул.
До срока, до срока в андийских горах
Спят бурки на крепких гвоздях.

О звезды, простите, я вижу не вас,
А тысячу девичьих, ласковых глаз:
Ты, месяц, по бурке небесной пока
Скользишь, как по бурке андийской – рука,
Цветы! Не освоила я ваш язык,
Но слышу ваш шепот во мгле,
Но помню я бурку и красный башлык,
И топот коня по земле.

Вы помните, девушки, как поражал
Наш трепетный танец простых парижан?
К ногам дагестанцев из тьмы, с высоты,
С галерки, как с кручи, летели цветы.
Ах, девушки, радуйтесь этим цветам:
Далекий Париж аплодирует вам!

На бурке андийской лежат лепестки,
Как будто касаются вашей руки.
И гулко, так гулко трепещет в груди:
Салам вам, девушки из Анди!

Андийская бурка касается плеч,
В горах я встречаю ее каждый день.
Зимой пастуху эта бурка – как печь,
А в зной как прохладная добрая тень,
Ночью – постель, а наутро – ковер,
Бурка – частица родных моих гор.

Салам вам, девушки из Анди!
Легкий и нежный, как шерсть,
Белоснежный, как шерсть.
Салам вам, девушки из Анди!
Верный, как бурка в пути,
Прочный, как бурка в дожди,
Вечный, как слава Анди!

Как вдовье траурное платье,
Сегодняшняя ночь темна.
От горького немого плача
Ослепла будто бы она.
Мать наклоняется над сыном,
А он все мечется в бреду.
– Сынок! Я в слове самом сильном
Тебе лекарства не найду…
Сегодня жизнь и смерть дерутся,
Как много ярости в клинке!
И жилки тоненькие бьются
Под каплей пота на виске.
Но вдруг смягчается тревога,
Как будто мрак светлее стал,
Как будто кто-то хоть немного
С поникших плеч тревогу снял.
Ах, сколько света, сколько света
В халате скромного врача!
Он в ночи безысходной этой
Светлей рассветного луча.
И губы обретают слово,
И губы пестуют его,
И шепчут властно и сурово:
– Спасите сына моего!
Болезнь жестокую находит
Чужая чуткая рука.
Врач, как садовник добрый, холит
Жизнь ослабевшего ростка.
А мать стоит безмолвно сзади,
Вся напряглась, застыла мать,
Она стремится в этом взгляде
Судьбу ребенка прочитать.
О тяжесть жалости и долга!
Чужой, измучившийся сын…
А твой родной ребенок дома
Опять, опять уснул один!
Но с каждым часом все роднее
Чужого мальчика черты…
Его дыханье все ровнее,
Его вернула к жизни ты.
И вот уже взлетело солнце,
Раскинув в небе два крыла,
И вот уже лучами бьется
В просвет оконного стекла.
И облака над домом мчатся,
И зреет виноград опять,
И, молчаливая от счастья,
Стоит перед тобою мать.
Простившись с нею у порога,
Идешь ты тропкою своей,
А я все думаю: «Как много,
Как много у тебя детей!»

Тряся своей седой бородкой
И утирая пот со лба,
Орудуя фуганком кротким,
В труде, желанном, как судьба,
Играя стружкой, как строкой,
Старик колдует над доской.

Давно он съел свой скромный ужин,
Давно запил его водой,
Он дряхл, неловок и натужен,
Как будто не был молодой.
Наверно, прост и деловит,
Для гроба крышку мастерит.

А он – гляди! – забыв про зиму,
Забыв, что голова седа,
Как юноша, неутомимо
Рождает музыку труда.
Он ждет весны, ее гонцов —
Он строит домик для скворцов.

Когда, бывало, за проказы в детстве
Тебя крапивой жгучею секли,
Потом штаны, как та крапива, жгли —
Ни сесть, ни встать и никуда не деться, —
Зареванный, притихший, сам не свой
Ты от обиды убегал домой.

Когда с гармошкой, песни распевая,
Ты с девушкой гулял, гневя отца,
Бывало, плетка пела, высекая,
Как искру, кровь из твоего лица,
Но вновь мехи гармони разводил —
С любимой утешенье находил.

Но если парень, наглый и безусый,
Томясь бездельем, что страшней беды,
Вдруг вырвет волосок, когда-то русый,
Из белоснежной нынче бороды,
Зайдется сердце у тебя, старик,
И ты сдержать не сможешь горький крик.

Таинственный костер судьбы своей
Мы вместе на заре зажгли осенней.
Единственный из пожелтевших дней
Мы каждый год встречаем с нетерпеньем.

Когда-то молодой любви вино
Нас до самозабвенья опьянило,
И мы еще не знали, что дано
Тому костру нести большую силу,

Что есть у этого костра закон,
Не соблюдать который невозможно…
Как жизнь сама, всегда бессмертен он…
Тот человеческий закон – не божий…

Два сердца могут засветить костер,
Но если будет хоть одно холодным,
Весь долгий век нести ему позор
Пустой душой, объятием бесплодным.

И будет черным горький дым костра,
Сварлив несносный треск сырых поленьев,
Покроет копоть дни и вечера,
Треск заглушит лесной кукушки пенье.

На жизненном извилистом пути
Безоблачны у нас не все рассветы…
Костер сугробом может замести,
Костер засыпать пылью может лето.

Тогда ты спрячь его в душе своей,
Чтобы, невзгоды все переупрямя,
От горсти еле тлеющих углей
Опять зажечь негаснущее пламя.