Ирина Озерова - Память о мечте (сборник)

Я в детстве здесь на улице упал,
Впервые здесь лицо расшиб я больно.
Боль эту я давно забыл невольно,
А улицу я с радостью узнал!

Я здесь впервые воробья поймал.
Он, бедненький, в сетях напрасно бился.
Когда же сам в силках я очутился,
Жалел, что волю я ему не дал.

По этой улице ушел отец.
Последний раз махнув рукой, растаял.
Теперь вот старше, чем отец мой, стал я,
Но жду, что он вернется наконец.

Слоны, слыхал я, на закате лет
К родным лесам протягивают хобот.
Заката жизни я достиг, должно быть:
Хожу сюда искать свой детский след.

– Ты в гору шел, вершины достигал,
Но все-таки до неба не добрался.
Ты в бесконечность по степи шагал,
И все же горизонт не приближался.
Так, сколько бы ни прожил долгих лет,
Ты жажду жить не утолишь вовеки.
Предела этой страстной жажде нет —
Но не дано бессмертье человеку.
Для вечности столетие и год,
Наверно, одинаково ничтожны.
В свой срок к любому смертный час придет —
Не нужно вечно жить и невозможно…
– Но все же тот, кто к горизонту шел,
Открыл народы, страны, континенты,
И тот, кто первым небо распорол,
Увидел первым, что кругла планета…
Пусть нам бессмертие не суждено,
Но все же я хотел бы долголетья,
Чтоб под конец хотя бы смог успеть я
Понять, зачем нам бытие дано?

Я – лебедь,
Ты – озеро,
Я парю
По небу, крылья свои распластав,
Я пою
О синих влажных глазах
В темно-зеленых ресницах трав.
Ты мне рассветной улыбкой сверкни,
Волны песцовые успокой,
И люди прозреют,
И скажут они:
«Ах, жизнь!
Мы ее не видали такой…»
А может, дело вовсе не в них,
А в этой бессмертной, живой красоте,
Я крылья сложу,
Соскользну я вниз —
Белый лебедь
На синей воде!

Ухо мое звенит, звенит, звенит…
Сердце мое восседает
Посреди электрических костров
В поднебесном доме – театре.
Там пляшет в руке не хорей,
По знаку которого бегут олени,
А беспомощно-тоненькая палочка,
И хотя не вертятся Саснел —
Берестяные носы,
Зато вздрагивает над пляшущей палочкой
Обыкновенный нос человека,
Белый нос человека.
Палочка пляшет —
И ревет, лает, поет оркестр
Голосами лебедей,
Голосами ворон, медведей и лаек.
Дрожит над пляшущей палочкой
Белый нос человека,
Как черные птицы,
Летают волосы
Над каплями пота.
Звуки шаманят.
Широко открыты глаза, уши, рты…
Всех подчинил себе
Узкоплечий шаман-дирижер.
Но стены истаяли, словно весенний лед:
Нет никакого театра,
Я иду по моей земле!
Красными глазами брусники
Глядит она удивленно,
Как шагает железное чудище
По шерстистой спине ее.
Кедры мои могучие
Вздрагивают, словно карлики, —
Их покрыл великан
Сумерками великанской тени.
Душа моя заливается лайкой,
Нашедшей множество белок.
Душа моя заливается лайкой,
Потому что глаза мои
Заполнены чудом:
Маленький человечек в спецовке
Властно взмахнет рукою,
И зафыркают железные олени,
Закачается железный великан,
Загрохочет ребрами,
Зашагает, повинуясь властным рукам.
Взмах – и сосны трещат,
И медведи ревут, и чайки смеются,
И токуют глухари,
И танцует тайга.
Кто же он —
Человек в спецовке?
Не шаман ли?
Нет, это вышкомонтажник Литовченко!
Его руки
Поднимают буровую вышку.
Видишь, как она качается?
Ошибется вышкомонтажник,
Сфальшивит его рука —
Свалится буровая.
Качается железный великан.
Но спокоен маленький человечек,
– А кто из них великан? —
Душа моя заливается, думаю я,
Восторженной лайкой:
Впервые вижу я
Таежного дирижера!

Я в объятьях неба…
Подо мною земля
И озер камышовые гнезда…
Я выше деревьев.
Лучи моих глаз
Могут пощупать то,
Что скрыто за чертой горизонта.
Вы придумали, люди, что я пою,
Лепечу, как ребенок, от счастья…
Я давно уже плачу.
Высоко надо мной
Распласталась стальная
Незнакомая птица.
Громкий голос ее
Оглушает меня в полете,
А крылья
Вызывают солнечное затменье.
Люди стоят на земле, головы запрокинув,
И смотрят
За пределы неба,
Куда я заглянуть не могу,
И хмелеют от песни железной…
А когда-то
Манси трогали пальцами
Струны моей души
И называли свою деревянную птицу
Нежноголосым лебедем…
Что глазеете вы, как в музее,
На мое одиночество?!
Из-за чьей-то одинокой жестокости
Я от стаи отстал…
Сто кругов
Прочерчу я над озером,
Где прадеды мои вили гнезда,
Окунусь в белизну белой ночи.
А утром,
Когда в небе нас будет двое —
Я и солнце,
И не грянет железная песня,
Я рассыплю смех,
Вылеплю лепет
И, как след, оставлю
Старинный, последний
Свой клич:
– Летите, люди, в космос,
Сверлите, люди, Землю.
Смотрите туда,
Куда я заглянуть не могу,
Но берегите
Белые мои озера,
Ибо
Почернеет небо без белых лебедей,
Почернеют ночи без белых лебедей,
Под зеленой травой
Простучит черная пустошь,
Не топчите травы —
Я совью из них гнездо
И белой ночью
Высижу для вас белых лебедят…
А утром,
Впервые увидев солнце,
Они рассыплют смех,
Вылепят лепет
И, как след, оставят
Старинный, последний, лебединый клич…

Сидит с утесом Чатырдага слитый
Старик. Осанка у него горда…
– Скажи, почтенный, дружбу не водил ты
С певцом, из Польши сосланным сюда?

– Да, – отвечал он, – род мой знаменитый
Его, как брата, почитал всегда.
Над скудной степью, над ее обидой,
Близка нам стала польская беда.

Как мы, любил он высоту до боли
И с болью пел о подневольной воле,
Суровые делил он с нами дни…

Старик орел расправил крылья-плечи…
Не удивляйся, друг: орлиной речи
Язык аварский исстари сродни.

В разгаре пир… «Куда влечет тоска?
О Родина, зияющая рана!»
Он вышел на крыльцо. И ночь горька!
На Чатырдаге алый бинт тумана.