Борис Друян - Неостывшая память (сборник)

Газета, подобно мощному пылесосу, требовала все больше и больше материалов. Мы с Лёней вынуждены были подписываться под ними разными псевдонимами. Несколько раз я использовал свой озорной целинный псевдоним: Мл. Бражкин. Редактор Большаков пригласил меня в кабинет и официально заявил, что Райком партии резко против моего псевдонима. Ну что тут возразишь: Райком есть Райком – главная, направляющая сила. Я собрался уходить, но редактор поинтересовался, как расшифровать странное Мл.? Я ответил, что это всего лишь слово «младший», есть Старший Бражкин, который работает в газете на Крайнем Севере, а Старший – потому что может значительно больше, чем я, выпить. Большакова мое объяснение вполне удовлетворило, он даже развеселился, что случалось с ним редко, но употреблять такой замечательный псевдоним он, хотя и со смешком, но категорически запретил.

Редактор наш всегда становился начальственно-официальным, когда мы с Лёней на летучках пытались хоть как-то разрядить скучную атмосферу пустых разглагольствований, нотаций, указаний. Однажды он справедливо заметил, что необходимо придумывать запоминающиеся, хлесткие заголовки. В то время многие газеты публиковали материалы об искусственном осеменении крупного рогатого скота. На этот раз Лёня с серьезным видом предложил: «Искусственное осеменение – в массы!» Большаков недовольно поморщился и потребовал от нас быть более серьезными. И тогда я выпалил: «Если есть избыток спермы, – приноси ее на ферму!» Официальный, деловой разговор сразу же снизился до предела, даже редактор не мог не рассмеяться.

Зарплата наша была очень маленькая, а гонорары мизерные. Денег нам едва хватало на еду и оплату жилья, которое нам, как молодым специалистам, должны были предоставить бесплатно, но мы стеснялись об этом даже заикаться. Жили мы у очень добрых стариков, больших денег с нас не требовали, кажется, даже гордились, что к нам домой, бывало, приходили люди за помощью, с жалобами на то, что их притесняют на работе, не хотят выслушать чиновники, у кого-то незаконно «отрезали огород по саму стайку». Приходилось без промедления разбираться, способствовать восстановлению справедливости. Если редактор противился ставить в номер острый материал, мы предупреждали, что отправим его в «Известия» или «Правду». Было приятно, когда люди приходили со словами благодарности, если нам удавалось им помочь. Вместе с нами радовались и хозяева дома, ведь городок маленький, люди в большинстве своем знают друг друга.

Тётя Дуся, настоящая сибирячка, плотная, краснощекая – хоть в кино снимай! – иногда угощала нас домашними пельменями, одобрительно наблюдая, как я быстро уминаю содержимое глубокой миски. Лёню она жалела, считала, что он больной, раз не может справиться с такой же, как у меня порцией. Я не бросал друга в беде и дочищал его миску до последнего пельменя. Улыбающаяся тётя Дуся стояла посреди комнаты. Обе ее ноги крепко обнимали трехлетние карапузы – внук и внучка. Бабуля таяла от удовольствия, гладила детские головенки и с нежностью нараспев произносила: «Бля-а-а-ди… Ну, и бля-а-а-ди…». Слово это нисколько не резало слух, оно выражало безмерную радость, любовь, невыразимое счастье.

В редакции мы задерживались до темноты, затем по телефону звонили в пристанционный буфет, где нас уже хорошо знали, и просили оставить для нас что-нибудь пожевать. В один из вечеров официантка как обычно принесла нам котлеты с гарниром и чай. Из-за соседнего столика поднялся хорошо одетый человек, явно командированный чиновник, и потребовал у официантки «Жалобную книгу», раздраженно говоря, что он еще до нашего появления просил порцию котлет, но ему не дали, а вот нам принесли, сразу видно, по блату. Официантка пыталась оправдаться, а мы почувствовали себя, что называется, «не в своей тарелке». Отдать рассерженному гражданину свою котлету было поздно, на ней, как писал Михаил Зощенко, уже был «надкус сделан».

Неожиданно из-за другого стола подошел явно выпивший коренастый мужичок и, ткнув гражданина крепкой пятерней в грудь, прохрипел: «Ты кто такой, чего разорался-то? Ты знаешь, кто он? – и, указав на меня, повысил голос: – Он под моим трактором в грязи валялся, помогал мне, а ты хоть знаешь, что такое разводной ключ?!».

Скандала не получилось, любитель котлет поспешил рассчитаться и благоразумно покинул помещение. Мы поблагодарили заступника и с удовольствием доели свой ужин. Нет, все же не зря мотаемся мы по району, встречаемся с самыми разными людьми, стараемся помочь им и честно пишем о них на страницах своей маленькой газеты.

Неожиданно – всего на один день – навестила нас однокурсница Лада. Она работала тоже в одном из районов Новосибирской области. Не помню, как она умудрилась нас отыскать. Другое дело – Валя Богатов. Он трудился в газете в соседнем районе. В порядке обмена туда доставлялась наша газета. Он увидел в ней наши материалы и стал частенько звонить по телефону. Нас все-таки было двое, а он в одиночестве очень тосковал.

Иногда мне приходили короткие письма от Вадима Сергеевича Шефнера. Это было большим для нас с Лёней праздником. В Чулыме я получил от поэта и бандероль с бесценным подарком – новой книгой стихотворений «Знаки земли».

Однажды вечером мы пришли в новый широкоэкранный кинотеатр посмотреть фильм «Собор Парижской Богоматери». Купили билеты в первый ряд. Перед сеансом демонстрировался киножурнал о белых ночах Ленинграда. Когда он закончился, мы переглянулись, разом встали и вышли из кинотеатра. На сердце навалилась тяжесть: когда еще придется увидеть наш прекрасный город? Оказалось, ждать осталось не так уж и долго. В апреле я получил письмо от брата. Он писал, что наш дом расселяют и мне надо срочно возвращаться в Ленинград, если я не хочу потерять жилплощадь. Редактор газеты подписал мое заявление об увольнении по собственному желанию. У Лёни возникли серьезные проблемы. В Ленинграде у него не было прописки. Мама его жила в Баку, но и там он давно был выписан. Получалось, что он стал не имеющим собственного дома постоянным жителем Чулыма. Я его убедил, что ему надо ехать со мной, а в Ленинграде обязательно что-нибудь придумаем. Но тут выяснилось, что наш редактор не имеет права уволить коммуниста Лёню, поскольку на это нужна санкция первого секретаря райкома партии.

Ну, что ж, нам не привыкать посещать хозяев высоких кабинетов. Первый секретарь Рассказов принял нас сразу, выслушал и сказал, что с нашим появлением газета в короткий срок стала более содержательной и острой и он ни за что нас не отпустит. Узнав, что редактор уже уволил меня по собственному желанию, рассерженно пророкотал, что Большакова обязательно строго накажет, а вот Левинскому в дальнейшем придется работать за двоих. Беседа затянулась и, казалось, ничто уже не может поколебать хозяина кабинета. Непроизвольно мне удалось привести самый действенный аргумент: «Вы же прошли войну, у вас наверняка на фронте был товарищ, с которым делили последний сухарь. Разве вы смогли бы легко, даже по приказу расстаться? У нас такая же история, мы много лет вместе, в Ленинграде мы планируем поступать в аспирантуру, нам надо налаживать свою жизнь». Сопротивление было сломлено, Рассказов поставил подпись на заготовленном нами заявлении. По-мальчишески весело скатились мы со ступеней райкома партии.