Борис Друян - Неостывшая память (сборник)

А через месяц потребовалось официальное письмо уже не на имя заведующей рукописным отделом, а на имя директора библиотеки – маленький, но очень характерный для того времени штришок.

10 октября 1975

Прошу Вас разрешить пользоваться литературой ограниченного распространения старшему редактору Лениздата Б. Г. Друяну в связи с подготовкой к изданию однотомника избранных произведений Анны Ахматовой.

Главный редактор (ХРЕНКОВ Д. Т.)

Мы продолжали переписываться и перезваниваться с Эммой Григорьевной Герштейн.

7/X 75

Я вставила одно примечание со ссылкой на «Прометей»… Соответственно вставке изменены №№ остальных примечаний.

Я не помню (у меня нет копий) по какому изданию мы даем цитаты Пушкина. Здесь – по 16-ти томному. Если всюду по 10-ти томнику, то надо бы унифицировать, но я не уверена, что там напечатаны все черновики, на которые ссылается Ахматова.

К сожалению, я сейчас никак не могу это сверить, так занята, что запрятала телефон в шкаф, не слышу звонков, Вы не представляете, какое это блаженство! Так продлится еще недельку.

Жму руку

Э. Герштейн

P. S. Надеюсь, «Пушкин и Невское взморье» откроет отдел прозы? В год декабрьского 150-летия эта статья должна быть на первом месте.

Отрывок из поэмы «Русский Трианон» напечатан в журнале «Ленинград», 1946, № 1–2, стр. 13. (сведения из америк. изд. второе, 1967 года).

Однажды в наш редакторский кабинет зашел коренастый широколицый человек. Окинув присутствующих прищуренным взглядом, он сказал, что хотел побеседовать с Хренковым, но того нет, секретарь главного отправила его сюда к Друяну. Я тоскливо подумал: опять на мою голову пожаловал очередной графоман, хорошо, если не псих – такие нам время от времени здорово досаждали. Мы с ними всегда были максимально осторожными, отказывали в публикации таким образом, что они уходили не слишком довольными, но и не шибко озлобленными.

Стараясь казаться архидоброжелательным, я вышел из-за стола, с улыбкой указал посетителю на кресло, говоря, что оно предназначено для особо почетных гостей, что я и есть тот самый Друян, которым он интересуется, и что я был бы рад, если бы он назвал себя.

– Лев Николаевич Гумилев, – представился он.

Я аж поперхнулся. Видок у меня наверняка был еще тот! Думаю, вот так же чувствует себя боксер в хорошем нокдауне. Все присутствующие разом замолчали и уставились на нас. А я суетливо усаживал гостя в кресло, бормотал, мол, никак не ожидал увидеть его…

– Живьем? – уже улыбаясь спросил Лев Николаевич.

– Что-то вроде этого… – более глупой фразы я ничего в тот миг придумать не мог.

Лев Николаевич рассмеялся. Много позже он сказал мне, что именно эта фраза «купила» его.

Затем уже серьезно поинтересовался, почему издательство готовит книгу Ахматовой, а его даже не поставили в известность.

Я не стал кривить душой, откровенно сказал, что никому в издательстве и в голову не пришло разыскивать его, имея договорные отношения с Чуковскими и Эммой Григорьевной Герштейн. Затем подробно изложил всю длинную драматическую историю подготовки однотомника и твердо заверил, что отныне решительно все будет согласовываться с ним.

Согласовывать теперь уже поздно, заметил он, а вот помнить о том, что он все же имеет прямое отношение к Ахматовой, надо бы.

Из книжного шкафа я извлек корректуру и передал ему. Он неторопливо перелистал ее, снова и снова возвращаясь к каким-то стихам. Было видно, что он доволен. Неожиданно он открыл страницу с напечатанным стихотворением «Читая Гамлета» и спросил, не хочу ли я вместе с ним немного похулиганить.

Я удивился, но сразу же согласился, не представляя, впрочем, каким образом мы на пару с Гумилевым будем хулиганить.

Лев Николаевич вслух прочитал:

– Так всюду напечатано. А вот я хорошо помню, – сказал он, – что мама давным-давно дома читала так:

Я с готовностью согласился на это «хулиганство». Забегая вперед, хочу сказать, что строка, предложенная Львом Николаевичем, напечатана позднее в подготовленных мною к печати книгах Ахматовой, а также в выпущенном в Лениздате в 1989 году однотомнике, который составил А. И. Павловский.

Лев Николаевич с той памятной для меня встречи, убедившись, что я дорожу каждой запятой в текстах Ахматовой, относился ко мне очень тепло, подарил книгу «Хунны в Китае», которая вышла в издательстве «Наука». При встречах и по телефону он стал называть меня не иначе, как Боренька Григорьевич. Не сразу, но и я решился в ответ обращаться к нему столь же неофициально, по-домашнему: Левушка Николаевич. Когда издательство «Детская литература» попросило его согласия на издание сборника избранных стихотворений Ахматовой, он поставил условие: пусть Друян ознакомится с составом книги и напишет внутреннюю рецензию. Это было сделано, книга дважды – в 1977 и в 1988 годах – большими тиражами была напечатана в этом издательстве.

Но это было потом. А пока не могу не вспомнить забавный эпизод. Как-то меня по телефону попросила зайти заведующая договорным отделом Лениздата Валентина Константиновна Остроумова. Едва переступил порог ее кабинета, как на шею ко мне бросилась незнакомая миловидная женщина и принялась меня целовать. Я был ошарашен, но не сопротивлялся – от нее веяло такими «вкусными» духами! Наконец, отпустив меня из своих объятий, она сказала, что узнала обо мне от Льва Николаевича Гумилева, который приходил к ней за консультацией. Постепенно я начал кое-что понимать из весьма сумбурного монолога женщины, которую звали Ниной Ивановной Крамаревой. Она оказалась довольно большой начальницей – возглавляла Управление авторских прав Ленинграда. Родом она была из той самой костромской деревни, что и моя мама, и приходилась мне дальней родственницей. Рассказывая все это, она снова и снова повторяла: «Ну, надо же, надо же, ведь я тебя на руках таскала, тетешкала, ты был еще совсем крошка и меня, конечно, не помнишь». Понятное дело, я вовсе не помнил ее. Но, признаюсь, было приятно обрести пусть дальнюю, но все же родственницу. К тому же она, как выяснилось, принимала самое деятельное участие в авторских делах Льва Николаевича Гумилева.

Мы все уже привыкли к неопределенности, к многолетнему ожиданию, как вдруг кто-то всевластный и невидимый дал отмашку: Ахматову издать! Очередной издательский цензор Вера Георгиевна Степанова для меня навсегда осталась самым либеральным цензором на свете, хотя она тогда всего лишь выполнила указание своего начальства, поставив разрешительную печать на корректуре.