Семен Шмерлинг - Горячий осколок

В семействе у нас все девки рождались. Пять штук их до меня случилось, трое выжили. А тут вдруг сын появился - это я. На радостях папаня загулял и махнул в село, к попу. "Ты, - говорит, - батюшка, восчувствуй, сын у меня народился. Дай ему такое имя, которого во всей округе нет, ни в нашей деревне, ни в соседних". Задал он попу задачу. Тот долго святцы листал - и спереду назад, и сзаду наперед. Под конец нашел. Так и вышел я Каллистратом.

Бутузов смеялся, довольный, что развлек раненого. Лейтенант не эвакуировал Карнаухова на свой страх и риск. Перевязки ему делали в медсанбате. Не хотел Бутузов упускать хорошего бойца. Да и Карнаухов боялся покинуть взвод и потом затеряться в госпиталях. Машину вместо него водил сам Бутузов, а "крокодил" временно доверили немцу.

Клаус Бюрке сидел в уголке павильона, на ранце, подтянув колени к острому подбородку, уставившись в одну точку на стене. Смех лейтенанта заставил Бюрке вздрогнуть и испуганно оглянуться.

Якушину, после того что он видел на площади, было неприятно глядеть на Бюрке, на его аккуратно подпоясанную и уже вычищенную шинель, на лисий подбородок, даже на мозолистые руки. Что из того, что у этого немца руки рабочие! Наверное, так же сноровисто, как копались в моторе "крокодила", они затягивали бы петлю на шее пленного советского танкиста. Кто знает, какой он, этот маленький немец, на самом деле? И как бы он себя повел, если бы, к примеру, Алексей Якушин попал к нему в лапы? Надо спросить у лейтенанта, что он думает об этом.

Взводный меж тем встал, оправил шинель, загнал на правый бок сбившуюся кобуру с пистолетом, поглядел на часы и сказал:

- Мне пора к полковнику. Всем быть на местах. А ты, Якушин, найди Сляднева. Немедля.

- Где я его возьму?

- Возьмешь. Вместе ходили, вместе и ответ держать.

Значит, лейтенант все отлично помнил и ждал, что он, Алексей, сам расскажет об отлучке и отсутствии товарища.

Якушин было собрался идти искать Сляднева, но тот вскоре явился. Таким его Алексей никогда еще не видел. Обычно веселый, озорной, Василий теперь был задумчив и сумрачен. Он несколько раз прошелся по скрипучим доскам павильона, искоса поглядывая на Бюрке. Молча вытащил из кармана шинели тряпичный сверток. В нем оказался большой шматок сала. Положил его на скамейку подле Карнаухова.

- Закусите чем бог послал. Местные жители угостили.

- Ты где же гулял? - спросил Карнаухов.

- По городу ходил, одного младшего лейтенанта искал. Трех наших танкистов немцы повесили, четвертый пропал, как в воду канул.

- Не знал, - вздохнул Каллнстрат.

- Ты что же, Алексей, и не рассказал?

- Не успел, - пробормотал Якушин.

В самом деле, почему промолчал он о том, как фашисты замучили танкистов? Не хотел расстраивать Карнаухова, которому и без того худо? Или беспокоился о том, как бы мгновенно вспыхнувший гнев шоферов не обрушился на Бюрке? Странно, неужели и после того, что увидел на церковной площади, он, Алексей, жалеет немца?

Сляднев коротко рассказал о казненных и вышел из павильона, поманив за собой Якушина. Как только за ними захлопнулась дверь, Курочкин достал из прикрепленного к брючному ремню чехольника ножик с наборной рукояткой из алюминия и плексигласа и аккуратно разрезал сало на четыре части. Одну - с нежно-розовыми пластинками мяса - взял себе, принялся быстро жевать.

- Горазд ты на готовенькое, Павел, - сказал Карнаухов. - Почему на четверых поделил? А лейтенант? И немцу надо.

- Взводный у начальства подхарчится, а фрицу - шиш.

- А ну - режь на всех!

За дверьми павильона Сляднев остановил Якушина и сказал:

- Слушай, Леша, поглядел я на убитых танкистов, и сердце зашлось. Три года воюю, всего навидался, а не могу ихнего изуверства понять, нелюди, они, что ли?

- И я, Василий, об этом думаю.

- Так вот, давай с Бюрке поговорим, узнаем, что за человек.

- Ладно, - согласился Якушин. - Ты спрашивай, я, как сумею, буду переводить.

Они вернулись в помещение. Сляднев прихватил два пружинных сиденья с полуторок, бросил на пол.

- Садитесь, в ногах правды нет. Побеседуем.

Они оказались друг против друга: Сляднев на продавленном автомобильном сиденье, немец - на своем меховом ранце. Карнаухов лежал, опершись на локоть. Курочкин стоял у приоткрытых дверей, чтобы видеть машины.

- Ты не спрашивай, в каком он полку служил, об этом уже дознались, сказал Якушину Василий. - Ты вот что спроси: семья у него есть? Ну мать, отец, сестры, братья...

Алексей перевел.

- Я имею мать, двух сестер и одного брата, - ответил Бюрке, глядя на Сляднева. Очевидно, он понял, кто сейчас главный. Отвечал он в том же старательно-правильном школьном тоне, в каком спрашивал Якушин? "Хабен зи..." - "Ихь хабе..."

- А где отец? Погиб на фронте?

- Нет. Мой отец скончался от болезни и голода в 1924 году.

- Разжалобить хочет, - вставил Курочкин.

- Может, и правду говорит, - возразил Якушин. - В двадцатые годы в Германии были кризис и безработица.

- А мать у него кто?

- Моя мать служит в гараже у господина Мюллера.

- Кем служит?

- Убирает она, уборщица, в общем, - перевел Алексей.

- Не буржуи. А сестры, братья ихние?

- Моя старшая сестра Ирмгард находится на сельскохозяйственных работах, мой брат Отто был часовым мастером, вернулся с фронта без руки. Не знаю, сможет ли он работать...

- Люди как люди, - задумчиво проговорил Сляднев. - Ты спроси, где действовала его часть.

- Наш артиллерийский полк, - доложил немец, - двигался по маршруту: Львов, Винница, Одесса, Ростов... Здесь он принимал участие в боевых действиях. Затем проследовал на Кавказ...

"Проследовал" - так и сказал Якушин, гордясь точным переводом.

- На Кавказ? - встрепенулся Сляднев.

- Да, Кавказ.

- Гляди, пожалуйста, земляка встретил, - вставил Курочкин.

Сляднев оставался серьезным и пристально глядел на немца.

- Где бывали на Кавказе?

- Мы часто переезжали, не помню.

- Пусть вспомнит.

- Город Краснодар, - напрягся немец. - Усь... Усь-Лабянск...

- Стало быть, в Усть-Лабинскую наведывались, - Сляднев тяжело дышал. А на хуторе Чурилин не бывали?

- Были вы в маленькой деревне Чурилин?---перевел Якушин, внутренне напрягаясь, передавая скрытое ожидание Сляднева.

- Нет... Точно сказать не могу...

- Эх, Бюрке... - выдохнул Василий. - Скажи ему, Алеша, что были там фашисты, были они в моем Чурилйне. И в мой дом приходили... Стоит он на берегу Кубани, у самых плавней. И там, под ветлами, они шнапс хлестали, наши курки и яйки лопали, а потом петлю на шею моему кровному брату Георгию накинули, а ему и семнадцати лет не исполнилось. Повесили, как танкистов сегодня, и штыками искололи...

Якушин с трудом перевел сказанное Слядневым, его, как и Василия, била нервная дрожь.

Клаус Бюрке вскочил со своего ранца. Он стоял бледный, с отвисшей острой челюстью. Дрожащими руками прикрывал лицо и грудь. Губы, как молитву, шептали: