Наум Синдаловский - Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор

Но особенную ценность для развития выразительной речи представляют собой гоголевские образные выражения, вошедшие в повседневный разговорный обиход читателей и любителей литературы. Для пополнения нашего словарного запаса, для придания ему большей яркости и красочности Гоголь является неисчерпаемым источником. Чего стоят такие жемчужины фразеологии, как «Есть еще порох в пороховницах», «Легкость в мыслях необыкновенная», «Срывать цветы удовольствия», «Галантерейное, черт возьми, обхождение», «Дама приятная во всех отношениях» или «Пошла писать губерния»!

Значение таких лаконичных формулировок трудно переоценить. Они ассоциативны по своему характеру, и потому будят воображение и будоражат мысли. Одного «Чему смеетесь? Над собою смеетесь», «Александр Невский, конечно, герой, но зачем же стулья ломать?», «Пришли, понюхали и пошли прочь» довольно, чтобы заменить страницы умозрительных философских рассуждений.

Мы отмечаем 200 лет со дня рождения писателя. Скинем 20–30 лет на его литературное взросление, добавим сюда еще лет 10–15 на знакомство с его произведениями читателей и зрителей, и все равно получается, что более полутора столетий его высказывания актуальны, будто произнесены только что. Вслушайтесь в эти ненавязчивые сентенции: «Кто раньше сказал „э“?», «Борзыми щенками брать», «Не по чину берешь!», «О, моя юность! О, моя свежесть!», «Свинья в ермолке», «Тридцать пять тысяч курьеров», «Унтер-офицерская вдова сама себя высекла», «Мартобря, 86 числа», «А подать сюда Ляпкина-Тяпкина». И это все Гоголь. И «Эх, тройка! Птица-тройка!» – тоже Гоголь.

Теперь о пословицах и поговорках. Из всего многообразия жанров и видов фольклора этот жанр – самый совершенный. По определению. Он и становится-то фольклором только после приобретения абсолютно лапидарной формы и античной завершенности. А это достигается исключительно в результате длительного хождения, что называется, из уст в уста. Только тогда случайное высказывание становится тем, что мы называем фразеологизмом. Вот почему чаще всего мы не знаем подлинного автора той или иной пословицы, хотя эти авторы есть. Не могут не быть. Тем не менее мы говорим, что «слова народные». Справедливо считается, что для любого автора стать анонимным в фольклоре великая честь.

Но бывают исключения. Они крайне редки, но именно поэтому представляют собой чрезвычайную ценность. В большей степени это касается регионального фольклора, в силу того, что он более конкретен, и тем более петербургского фольклора, которому не так много лет, чтобы запамятовать о своих авторах. Мы знаем некоторые высказывания Петра I, Екатерины II, Пушкина и других петербуржцев, выражения которых приобрели пословичную форму и стали фольклором. В ряду таких славных имен стоит и имя нашего героя.

В середине XIX века между Петербургом и Москвой возникла полемика о роли и значении этих городов в жизни России, о превосходстве друг перед другом, о характерных отличительных особенностях обеих столиц. В основном в разговоре участвовали петербуржцы. Это и понятно. Спор был не столько между двумя конкретными географическими точками, сколько о путях развития страны в целом, о том, кто мы, откуда, куда идем или, точнее, куда надо идти: на восток или на запад. Европа мы? Азия? Евразия? Или вообще нечто иное, особенное, самобытное. Можно сказать, что речь шла о символе веры. Москва и Петербург всего лишь воплощали эти пути. Москва как столица раскольников и старообрядцев олицетворяла ура-патриотическую ветвь этого движения – славянофильство, Петербург как «окно в Европу» – западничество.

Включился в разговор и Гоголь. Свое отношение к диалогу он выразил в «Петербургских записках 1836 года». Они были написаны специально для пушкинского «Современника», с которым Гоголь по приглашению Пушкина сотрудничал. Но опубликованы «Записки» были только во 2-м номере журнала за 1837 год, к сожалению, уже после гибели поэта. В тему нашего очерка не входит подробный разбор гоголевской статьи. Заметим только, что сотрудничество с Пушкиным и работа в его журнале не могли не сказаться на отношении Гоголя к столицам. Восторженность к «новой» сквозит едва ли не в каждом слове. Это заметно даже в тех высказываниях, ради которых мы и обратились к настоящему очерку.

Надо сказать, что публицистический диалог между Северной столицей и Первопрестольной, – а в нем участвовали такие известные литераторы, как Белинский, Добролюбов, Даль и некоторые другие, – оставил после себя немало жемчужин афористичной мысли. И Гоголь исключением не был. Вот только некоторые его высказывания, вошедшие в золотой фонд питерской фразеологии: «Москва женского рода, Петербург – мужского», «В Москве всё невесты, в Петербурге – женихи», «Москва нужна России, для Петербурга нужна Россия», «В Москве литераторы проживаются, в Петербурге наживаются». В связи с последней фразой можно вспомнить, как в одном из писем Белинский сетует: «Мне в Москве нечем жить… мне надо ехать в Петербург». Но Белинский всего лишь сказал, а Гоголь – сформулировал.

Гоголь осторожен. Его формулировки обтекаемы, они не затрагивают всей глубины проблемы. Зачем обижать Москву, если он хорошо помнил, как холодно и недружелюбно встретил его Петербург. Повторимся, что именно здесь он заразился «вирусом самосожжения», отсюда дважды: один раз после уничтожения «Ганца Кюхергартена» и второй раз после первой постановки «Ревизора» и последовавшей затем критики – убегал за границу. А Москва – матушка для всей России. Этот стереотип был настолько укоренен в сознание россиян, что вырваться из его цепких объятий было непросто. Но Гоголю удается. Вольно или невольно, но признание вырывается: «А какая разница между ними двумя! Она еще русская борода, а он уже аккуратный немец». И все здесь с восклицательными знаками, и «немец» здесь – понятие не уничижительное, а напротив – комплиментарное. «Аккуратный немец» для XIX, да и XX века – синоним добротности, солидности, правильности, работоспособности, благополучия. Помните, у Пушкина:

То есть рано утром, когда все еще спят, он уже готов предложить свой свежеиспеченный хлеб. В Петербурге немцы в основном селились на Васильевском острове, и до сих пор в фольклоре известен фразеологизм, являющийся символом всех этих положительных качеств: «Василеостровский немец».

Так что, говоря о Петербурге: «Аккуратный немец», Гоголь ставил Северную столицу много выше Первопрестольной с ее бородатыми купцами и толстыми купчихами. Кто мог предположить, что Москва вскоре окажется для Гоголя не матушкой, а мачехой? Но до этого пройдет еще несколько лет.