Павел Куприяновский - Бальмонт

Однако и жизнь поэта всецело зависела от случайных гонораров или меценатских подачек. Нередко он сам с семьей оказывался на грани голода, о чем говорят его красноречивые признания в письмах Дагмар Шаховской: «У Нюши оказалось 5 сант<���имов>. Она купила булку. И это был мой обед. Как в Москве» (2 февраля 1923 года); «Мы завтракали с Нюшенькой вдвоем одной тарелкой манной каши и одним апельсином» (14 апреля 1923 года). Но Бальмонт всегда верил в «чудо» и редко впадал в отчаяние. Долгое время его утешением была надежда вернуться в Россию. «В Москву мне хочется всегда, — пишет он Екатерине Алексеевне 12 марта 1923 года, — <���…> думаю о тебе, о Нинике, о великой радости слышать везде русский язык, о том, что я русский, а все-таки не гражданин Вселенной».

О том, что Бальмонт вернется, появлялись иногда сообщения и в советской печати. Однако своими публичными высказываниями в апреле — мае 1921 года Бальмонт по существу отрезал себе путь в Россию.

Так, 23 апреля 1921 года Бальмонт прочел в Париже лекцию на французском языке «Три года при большевиках (лично пережитое)». Содержание ее, изложенное в газетных репортажах, представляло собой прямое обвинение советской власти в бедах, которые постигли Россию и ее граждан. 22 мая 1921 года в газете «Воля России» (Прага) вышла статья Бальмонта «Кровавые лгуны», в которой поэт отвергал появившиеся в большевистской печати обвинения его в том, что он изменил России. В статье он рассказал о жизни в Москве и о своем отъезде за границу. Вернуться на родину, утверждал он, можно лишь тогда, когда у власти не будет большевиков, которые «обратили все русское население в рабство и восстановили крепостное право», и с их режимом ему не по пути: «Коммунизм я ненавижу, коммунистов считаю врагами всего человеческого, всего честного, всего достойного». Эта статья Бальмонта получила известность, в извлечениях была перепечатана рядом газет, а в рижской газете «Сегодня» (1921. 31 мая) под заголовком «Ответ Бальмонта большевикам» ее воспроизвели полностью.

Эти антибольшевистские выпады дополнило его стихотворение-сонет «Открытое письмо Максиму Горькому», напечатанное в 1922 году в «Последних новостях». Незадолго до отъезда за границу Бальмонт встречался с Горьким, выразил ему благодарность за позицию в газете «Новая жизнь» и за то, что он своим заступничеством перед властями спасает жизни людей. Но в 1922 году в Берлине Горький выпустил брошюру «О русском крестьянстве», в которой выразилось его традиционно негативное отношение к крестьянству. Корни всех бед и эксцессов в революции Горький видел в национальных чертах русского народа, в преобладании темного, дикого, пассивного начала, идущего с Востока. Брошюру «О русском крестьянстве» Бальмонт расценил как переход Горького на сторону большевиков, измену тому, что он привнес в литературу на рубеже XIX–XX веков. Горький в его глазах стал «приспешником» «палачей» и тех, кто «растоптал свободу». Это обвинение звучит уже в первой строфе:

Сонет, проникнутый чувством гнева, слишком публицистически прямолинеен, но он характерен для настроений Бальмонта начала 1920-х годов.

Жизнь в Париже из-за бешеной инфляции дорожала с каждым днем. К тому же Бальмонту казалось, что там много шума, сутолоки, а русские эмигранты, писатели, журналисты, с которыми он общался, заняты исключительно собой и мелкими интересами, не было главного — «соучастия душ». Не обольщала его и буржуазная свобода. Вырвавшись из «коммунистической блокады мысли» в России, поэт находил, что в Европе он попал в «буржуазную блокаду художественного творчества». Писатель был зависим от подачек меценатов, от воли редакторов и издателей, от политической конъюнктуры и т. п.

Пережитое и передуманное в революционной России и в первый год эмиграции требовало от поэта отозваться на все это, творчески сосредоточиться. Как всегда в таких случаях, Бальмонт искал уединения. Он поселился на берегу Атлантического океана в деревушке Сен-Бревен-Сосны, близ Сен-Назара, что в провинции Вандея. «Мы все у Океана, — сообщал поэт в письме от 17 февраля 1922 года. — И хотя я тем самым, что не в Париже, теряю многие возможности, но я здесь другой человек. Не могу достаточно насытиться красотой Океана, сосен, полей и виноградников, благородной тишиной и безлюдьем, своей творческой пряжей».

Уехал Бальмонт из Парижа в Бретань в середине июля 1921 года и вернулся оттуда 17 октября 1922 года. В Сен-Бревене он написал книгу стихов «Марево» и роман «Под новым серпом».

По литературным делам поэт не раз выезжал в Париж. Одна из первых поездок связана с празднованием столетия со дня рождения Ф. М. Достоевского. Д. С. Мережковский, занимавшийся организацией юбилея, пригласил Бальмонта выступить с речью. Отвечая ему, Бальмонт писал: «Конечно, я с наслаждением приеду в Париж на праздник Достоевского, которого считаю провидцем и не только величайшим писателем, но и величайшим человеком, звездной вехой не только целого народа, но и целой эпохи». Он принял участие в вечере памяти Достоевского 24 декабря 1921 года. Кроме Бальмонта речи произнесли Мережковский и французский писатель Андре Жид.

Речь Бальмонта под названием «О Достоевском» вошла в его книгу «Где мой дом». С Достоевским, по его мнению, люди приобщились «к небесной правде»: «Одно явление на свете Достоевского означает, что все прежние пути художественного приближения к правде душ опрокинуты и указана совершенно новая дорога».

Тринадцатого января 1922 года в Париже состоялся творческий вечер самого Бальмонта, на котором он выступил с лекцией и новыми стихами. А 17 апреля поэт прочел лекцию «Мысли гениев о любви». Объявление о ней сопровождалось таким пояснением: «Лекция проводит параллель между поэтически-философским мировоззрением Данте, Петрарки, Микельанджело, испанских мистиков и Шота Руставели, родственного духовно провансальским трубадурам, параллели между поэмой Руставели „Носящий барсову шкуру“ и бретонской поэмой „Тристан и Изольда“». После лекции поэт, как всегда, читал новые стихи.

Известно, что в Сен-Бревене у Бальмонта не раз гостил Сергей Прокофьев, живший по соседству, но в основном поэт жил уединенно, что отразилось в стихотворении «Забытый»: