Александра Юрьева - Из Харькова в Европу с мужем-предателем

Архивные материалы подтверждают, что Мария работала с Башковичем в Помголе не только в 1923, но и в предыдущем году, когда Башковича назначили полпредом Помгола. Их контора располагалась не в том здании, где работала Александра до того времени, как вышла замуж за Квислинга и уехала из Харькова в конце августа 1922 года. Среди личных бумаг Марии есть рекомендательное письмо, написанное для нее Башковичем при официальном закрытии Помгола 13 июля 1923 года, где отмечалось, что Мария работала в его организации с 8 мая 1922 года [83] NB, Quisling Archive, Ms. fol. 3920:XI:4. .

Александра была совершенно уверена, что ни разу не видела Марию и Башковича ни весной, ни летом 1922 года. До сентября 1923 года она не знала, что Башкович продолжал работать в Помголе в Харькове. Неутомимые сплетники на втором этаже «старого» Помгола тоже не могли ничего сказать о Марии Пасешниковой и ее деятельности в Помголе. Несмотря на то, что Л. Т. подтверждала, что Мария получила прежнее место работы Александры на коммутаторе весной 1923 года, она отрицала, что знала Марию лично или что-либо о ней.

Как станет ясно из рассказа Александры в этой главе, она узнала о существовании Марии вскоре по возвращении домой в 1923 году. О длительном и тесном сотрудничестве Марии с Помголом и Башковичем ей стало известно только через несколько лет после смерти Марии.

Среди личных бумаг, найденных после смерти Марии, был документ, показывающий, что когда Александра познакомилась с ней, Мария сожительствовала с мужчиной, которого звали С. И. Носков. Кроме того, есть документ от 18 октября 1922 года, подтверждающий, что «Пасешникова Мария Васильевна, пролетарского происхождения» получала зарплату 10 разряда за работу в Помголе, и что на ее содержании находилась нетрудоспособная престарелая мать и младшая сестра в возрасте десяти лет.

Мои ближайшие друзья Кедрины вскоре услышали о моем приезде и ждали с нетерпением моего рассказа о заграничной жизни. На следующий день после моего возвращения я отправилась к ним в гости. Нина с матерью были дома, их отец все так же сидел в кресле, глядя в пространство. Я сразу же позабыла обо всем, чему учил меня Видкун — о сдержанности, присущей хорошо воспитанной леди, и отдалась этой радостной встрече со слезами и объятиями, с возгласами радости, что повторилось с появлением сестер Нины несколько позже.

Я провела большую часть того дня у Кедриных, а потом виделась с Людмилой и Ниной почти каждый день, пока была в Харькове, поскольку они обе все еще работали в Помголе этажом ниже нашей с Видкуном квартиры. Они наведывались ко мне, когда у них было несколько свободных минут во время обеденного перерыва или когда им удавалось немного раньше освободиться с работы. Мы все знали, что мы с Видкуном недолго пробудем в России, и вскоре нам, видимо, придется распрощаться навсегда.

Через несколько дней после нашего приезда в Харьков Видкун, наконец, выразил желание повидаться с моей мамой. Я не сказала ей заранее об этом визите, потому что не хотела лишний раз ее беспокоить, зная, что при любых обстоятельствах она будет учтивой, спокойной и приветливой.

Вечером мы с Видкуном пошли к ней. Снег на крыше дома уже оттаял, и через окно в потолке маминой комнаты лучи заходящего солнца, смешанные с синеватым отблеском вечернего неба, заполняли комнату необыкновенным светом. Экономя, мама еще не зажгла лампу. Она пыталась разжечь огонь в своей печурке, используя сырые щепки, когда мы с Видкуном вошли. Поцеловав меня, она приветливо поздоровалась с моим мужем и усадила его в наше старое кресло-качалку. Это кресло и старая книжная полка — все, что осталось от нашего старого дома и папиного кабинета. Когда-то я так раскачалась в нем, что кресло перевернулось, я вылетела из него и очень ушиблась, чем взволновала маму.

Я была настолько поглощена своими воспоминаниями и мечтами, что пропустила большую часть разговора Видкуна с мамой. Вскоре он встал, готовясь уйти: «Извините, пожалуйста, но мне нужно идти. Но ты, Александра, можешь остаться с мамой, если хочешь. Я был очень рад повидаться с вами, и уверен, что скоро зайду к вам снова». Поклонившись маме, но не улыбаясь, он ушел. Я спросила маму, о чем они говорили.

«А ни о чем, — ответила она. — Но он был очень вежлив, и… и… Боже мой, почему он такой холодный и неприступный?!».

Испугавшись сказанного, она поспешила найти этому причину. «Конечно, у него так много забот. Какой он хороший человек, ведь он помогает русским в такое тяжелое время».

Я тоже была уверена, что мой муж — замечательный человек, но в душе я знала, что у него были свои сильные убеждения, из-за которых он не хотел признавать такие проблемы, как тяжелое положение моей мамы.

Видкун по-прежнему не давал мне денег на личные расходы, и я не хотела просить их у него, поэтому мне нечего было взять для мамы, когда я ходила к ней. Совершенно незнакомые люди, считая, что у меня появились влияние и связи, приходили ко мне за помощью, но мама никогда не жаловалась и ничего не просила у меня. Я понимала, что у меня хороший дом и всегда было достаточное количество еды для того, чтобы поделиться с друзьями, которые ежедневно приходили ко мне. Мама же терпеливо ждала меня в своей комнате и дорожила каждой минутой, которую я могла провести с ней.

Мама понимала, что мы недолго пробудем вместе, поэтому не сводила с меня своих больших серых глаз, как будто хотела запечатлеть меня в своей памяти. И хотя она была уравновешенной и оптимистичной по натуре, она часто говорила мне, чтобы я была осторожной, словно знала о какой-то грозящей мне опасности.

В конце концов я узнала о причине ее беспокойства.

Мой отъезд из России в качестве жены капитана Квислинга вызвал зависть и ненависть у тех людей, которыми была переполнена наша старая квартира и наш район. Эти люди, включая нашу бывшую прислугу, постоянно донимали маму злобными замечаниями. Они намекали на то, что мой брак с Квислингом был не слишком завидным, поскольку он не мог быть офицером норвежского Генштаба, и, скорее всего, был простым офицером Армии спасения, посланным помочь голодающим. А если он действительно норвежский армейский офицер, то ясно, что он международный шпион, посланный в Россию странами Антанты.

Мама пыталась не обращать внимания на эти провокации, и никогда не упоминала о них, когда писала мне, так как не хотела беспокоить меня. Но в один прекрасный день после некоторого колебания мама рассказала, что к ней приходила женщина, которая знала меня с детства.

«Ты, вероятно, не помнишь ее, — сказала мама. — Ее фамилия Пасешникова. До революции она несколько дней в неделю помогала нам в прачечной и на кухне».