Алексей Суворин - Дневник А.С. Суворина

Сегодня второе представление «Чайки» Чехова. Пьеса прошла лучше, но все-таки, как пьеса, она слаба. В ней разбросано много приятных вещей, много прекрасных намерений, но все это не сгруппировано. Действия больше за сценой, чем на сцене, точно автор хотел только показать, как действуют события на кружок людей и тем их характеризовать. Все главное рассказывается. Я доволен сегодняшним успехом и доволен собой, что написал о «Чайке» такую заметку, которая шла в разрез со всем тем, что говорили другие. Видел в театре Нотовича. Очевидно, он сам выругал в своей газете пьесу и Чехова и пришел для поверки на второе представление. Видел в театре М. В. Крестовскую и говорил с нею. Писала ли она пьесы? «Раз, лет 10 тому назад, она переделала «Нана» Золя в пьесу, но цензура запретила. С тех пор она не пробовала».

22 октября.

Письмо от князя Барятинского. Дозволяет своей супруге выступать под фамилией Яворской. Она еще вчера говорила мне, что очень благодарна за эту деликатность, с которою я намерен объявить о вступлении ее в труппу под псевдонимом Орской, что я и сделал сегодня. Какое лживое создание! Она вся состоит из притворства, зависти, разврата и лжи. А муж в ней души не чает. Если б он знал хоть сотую часть ее жизни; я напишу ему, что для меня и для нашего дела решительно все равно, под какой фамилией она выступает. Он пишет, что этим согласием он надеется «доставить удовольствие и вам и вашему делу».

Сегодня в № 7419 моя заметка «Чайковский и Бессель» с подписью Т. А-ий, т.-е. Тимон Афинский. Этим псевдонимом, Тимон Афинский, или Тимон Афинянин, я несколько раз подписывался. Сколько помню, первый мой псевдоним в «Весельчаке», в 1859 или 1860 году, под драматическим циклом — А. Суровикин; в «Спб. Ведомостях» потом — А. Бобровский (под этим псевдонимом явились и «Всякие», сожженный роман), Незнакомец; в «Русском Инвалиде», — А. И-н., в «Вестнике Европы» — А. С. и А-н. Эти же инициалы в «Новом Времени». Потом, помню, я подписал один фельетон Карл V. Других не помню, но их было довольно. Неподписанных статей и заметок прямо тысячи и в «Спб. Ведомостях» и в «Новом Времени» особенно.

23 октября.

Приглашение завтра, в 5 часов, быть у министра внутренних дел. Это в третий раз в течение министерства Горемыкина. Вначале ему хотелось сделать из «Нового Времени» свой орган, и он говорил мне, что двери его кабинета всегда открыты для меня. Я, разумеется, ни разу не воспользовался этим дозволением. Во все время моего издательства меня приглашали только Лорис-Меликов и Игнатьев, да и то «для разговоров». Терпеть не могу эти приглашения. Едешь словно на пытку и передумаешь бог знает что.

Вчера «Злая яма» имела успех. Студенты сыскали автора и благодарили его. Пьеса мне показалась очень грубою, грубее, чем на репетициях. Потемкин называл ее бездарною, характеры трафаретными. Это слишком строго. Чехову она нравилась в рукописи, но он говорил против ее грубости. Автор Фоломеев говорил режиссеру, что я к нему «придираюсь». А я только старался очистить пьесу от грубых слов и действий и уничтожить длинноты.

24 октября.

Был у министра внутренних дел. Очень любезный прием. Говорил о золотой валюте, желает, чтобы не было «шумового зайца». Теперь много говорят, много пишут. Я сказал, что Витте летом говорил мне, что, если не пройдет реформа в государственном совете, то он подождет ее применять. Горемыкин сегодня дал мне понять, что она совсем не будет проведена, что даже до государственного совета едва-ли дойдет. — «Я от государя», — сказал он значительно. Лукавит он со мной, или говорит правду, — господь его знает. Говорили о предостережениях. Он резко выражается об этом законе, как о нелепости. — «Надо подождать, а потом можно кто-нибудь сделать. Я представил в комитет министров об амнистии, — там подняли шум, говорят, кто с печатью трудно будет управиться». — «Помилуйте, всякую газету можно уничтожить в три дня». Он передал мне, что испросил у государя позволение не применять к «Гражданину» примечания в статье, по которому после третьего предостережения он должен подлежать цензуре. Говорил с раздражением, как о бестактном человеке. — «Я вовсе не желаю отвечать за то, что они будут печатать под цензурой».

26 октября.

Яворская приезжала просить взаймы 3000 руб., так как хотят описывать их квартиру, говоря, что им (ей и мужу) сказали, что если они теперь заплатят, то им дадут 15 тысяч, и тогда она отдаст и эти 3000 и 1200 руб., взятые ею прежде у меня. Я дал 3000 р. под расписку ее в конторе.

Кн. Д. Оболенский был и рассказывал, что от сына его убежали жена, Дондукова, с юнкером Вангаром и живет с ним в деревне. Мать ее умерла, а брат и родные ничего не могли с нею сделать. Она приехала с Кавказа, где муж её был эскадрон-командиром, для свидания будто бы с отцом в Москву, во время коронации, и я видел ее в квартире Оболенского, которую он нанял ей и хотел сдать мне, говоря, что снова княгиня уезжает к мужу, так как его не пускают в отпуск. На самом деле она сказала князю Д. Д-чу, что любит другого и уезжает с ним. Он поехал в Пятигорск, чтоб известить сына. Тот едва не бросился из окна, вышел из полка, чтобы драться с Вангаром, но княгиня приехала к мужу и просила его не стреляться. Она оставила мужу сына, которому теперь 9 месяцев. Князь распространялся о том, что ребенок необыкновенно здоровый. В прошлом году у кн. Д. Д-ча утонула дочь, только что вышедшая замуж, а теперь это несчастье с сыном.

Соловьев, главный начальник по делам печати, велел сказать Щубинскому, что «Павел I может быть сумасшедшим для него, Шубинского, но не может быть таким для публики». Пришлось в ноябрьской книжке «Исторического Вестника» перепечатать 3 страницы. Шубинский хотел идти объясниться к Соловьеву, но Коссович ему сказал: «если он в таком же настроении, как в эти три дня, то лучше не ходите. Мы даже боимся ходить к нему».

Были Невежин и Потапенко. Говорили о театре. Невежин уверяет, что пьеса его имела успех, и что он не намерен потакать публике и прибегать к грубым эффектам. А знает он их очень хорошо.

27 октября.

Заседание по делу типографии; я, Леля, Коломнины. Леля и Ал. вели себя сдержанно, и я думаю, что для всех это было полезно и хорошо. Говорили о конкуренции с другими газетами, которые польются с нового года чуть не целым десятком. Уменьшение если не подписки на десятки тысяч, то уменьшение на это число тиража газеты возможно. Леля правду говорит, что если произойдет уменьшение и на 3 тысячи, то это сделает меня нервным, тревожным. Способность писать я теряю и теряю. Дал бы бог, чтоб явились новые силы.

28 октября.