Игорь Зотиков - Зимние солдаты

– Анна Алексеевна, а как этот домик построили?

– Тот домик, в котором сейчас мемориальный музей, построили для Алиханьяна, когда Петр Леонидович жил на даче. Алиханьян – брат Алиханова. Тот, который работал в России, был Алиханов, а тот, что работал в Ереване, был Алиханьян. Артюша Алиханьян одно время тоже работал в Москве. Когда Александров был директором, он в нашем парке и построил Артюше отдельную лабораторию. Но к тому времени, когда Петр Леонидович вернулся директором к себе в институт, Артюша уехал в Ереван, и дом пустовал.

Я сказала: «Тот дом, в котором мы жили раньше… ни под каким видом я там жить не буду».

– В каком же доме вы жили раньше? Разве не в этом?

– Был построен специально для нас большой дом, сейчас превращенный в лабораторию. Когда вы едете к нам, направо стоит большой дом с колоннами, с видом на Москву.

Так вот когда Петр Леонидович стал снова директором, мы с ним решили, что больше жить на прежнем месте не будем, что там неудобно и пусть там разместят лабораторию, а мы поселимся в доме, освободившемся после Артюши Алиханьяна. Нам его немножко переделали, взяли часть панелей, которые были сняты оттуда. Наталья Константиновна сделала нам лестницу, перепланировала, а потолок остался Артюшин; как мы говорили: синее небо Армении. Чудесное было место, прямо в парке. И мы там прекрасно жили почти тридцать лет. Дольше, чем где бы то ни было.

– Анна Алексеевна, до того, как мы заговорили об этом домике, вы начали рассказывать, как Петр Леонидович жил с семьей в Ленинграде. А дальше?

– Я в это время была в Англии, занималась там детьми, объясняла Резерфорду, что произошло и что Петр Леонидович считает нужным делать. Он все письма адресовал мне, а я часть писем переводила, чтобы Резерфорд видел, что это такое. В конце концов ситуация разрешилась. Резерфорд сумел убедить и Королевское общество, и университет, чтобы все оборудование они передали Петру Леонидовичу.

– Продали или передали?

– Продали. За тридцать тысяч. Тогда это были большие деньги. Когда Резерфорд предложил Петру Леонидовичу устроить свою лабораторию в Кавендишской лаборатории, тот написал ему большое письмо, изложив свои соображения по этому поводу. В письме Петр Леонидович указывал, что если когда-нибудь захочет переехать в другую страну, ему помогут с перевозкой всего оборудования. Так что уже тогда он предполагал такую возможность, и этот пункт был записан, а Резерфорд на этом пункте сыграл. Петр Леонидович всегда говорил: «Вот видите, такой пункт был, и значит, я не хотел на всю жизнь оставаться в Кембридже». Он всегда думал, что в конце концов переедет в Советский Союз. Но переедет, построив сначала лабораторию, а не наоборот.

Институт начал строиться в тридцать пятом, а в тридцать седьмом году уже были опубликованы работы, сделанные в этом институте. Вы представляете, с какой скоростью построили институт, несмотря на то что Петр Леонидович называл наше правительство «мямлями».

– А с набором специалистов трудности были?

– Существовала договоренность с правительством и с Резерфордом, что приедут его личный ассистент и главный механик.

У Петра Леонидовича были два человека, которые работали с ним уже тринадцать лет, и он хотел, чтобы они приехали сюда и наладили всю работу. Один – эстонец, Эмиль Янович Лаурман, с которым Петр Леонидович работал, еще будучи практикантом на заводе Сименса в Петербурге, когда он был студентом Политехнического института, и познакомился с Лаурманом, очень опытным практиком. Во время революции он переехал к себе в Эстонию. Когда Петру Леонидовичу уже в Кавендишской лаборатории понадобился ассистент, он попросил Резерфорда разрешить Лаурману приехать к нему. Лаурман приехал, в конце концов к нему перебралась вся его семья, он перешел в английское подданство и остался там навсегда. Это были большие наши друзья, вся семья. Когда Петра Леонидовича оставили здесь, он попросил Резерфорда прислать Лаурмана на несколько месяцев – с тем, что он обеспечит тому содержание, жалованье и все, – дабы Лаурман наладил работу. Лаурман – это было очень важно – говорил по-русски. Но у него был один дефект: он был глуховат. Но ничего, наши быстро привыкли и хорошо с ним объяснялись. Другой – молодой англичанин Пирсон (это уже кембриджский человек) был главным механиком. Он тоже приехал в Москву, но оставался немножко меньше Лаурмана. Лаурман налаживал электрохозяйство, Пирсон – мастерские, объясняя мастерам, что к чему. Эти двое, ближайшие сотрудники Петра Леонидовича, первые несколько месяцев оставались с ним и очень ему помогли. Очень!

– Сильвия тогда же приехала?

– Я написала моим большим друзьям, что мы просим прислать на три летних месяца какую-нибудь молоденькую англичанку, чтобы мальчишки не забыли английский. Приехала Сильвия, которой у нас так понравилось, что она осталась не на три месяца, а гораздо дольше. Осталась здесь на всю жизнь. И стала гораздо более советской, чем многие советские. Ей в нашей стране все нравится.

– До сих пор?

– До сих пор. Она ездила в Англию уже несколько раз, делала операцию, связанную с заболеванием ног, теперь ноги у нее в полном порядке, она ходит как мы с вами. Никаких болей, ничего. Каждый раз она говорит: «Там я очень скоро понимаю, что мне пора возвращаться домой, там все-таки не то. Там очень удобно, там прекрасно, там мои друзья, мои родственники, они очень хорошо ко мне относятся, но их способ жизни…» Скажем, Сильвия живет у своей племянницы, там двое детей, она покупает бананы. Племянница спрашивает: «Зачем ты купила бананы?» – «Угостить детей». – «Я им даю по одному банану, и этого им совершенно достаточно». Сильвия говорит: «Этого я в Англии перенести не могу. Или когда они долго-долго размазывают масло по своему кусочку хлеба, – это тоже невыносимо!»

– Почему?

– Потому что она – широкая русская натура. Там люди живут экономно, и эта экономия не в натуре Сильвии. Поэтому, хотя ее и раздражают наш беспорядок, наша грязь, все-таки это ей ближе, чем европейский образ жизни. Сильвия удивительный человек в этом отношении.

Так мы и жили. Но, конечно, нас опасались: это были тридцать седьмой – тридцать восьмой годы, когда шли эти страшные процессы, когда никто не знал, арестуют его или вышлют… Многих кругом арестовывали. Это было очень страшно. Живя в Англии, мы гораздо больше знали о наших беспорядках, чем люди знали здесь. Мы знали о лагерях, о том, как шло раскулачивание, – ведь там об этом много писали.

– А как у Петра Леонидовича выкристаллизовалась основная тема работы?

– Она была та же, что и в Англии. Там он занимался большими магнитными полями, но понемножку это отставил и больше занялся гелием. Жидким гелием, сжижением гелия, работой с гелием. Его знаменитые работы по гелию были сделаны здесь. А Ландау разработал для них теорию. Поэтому он первый получил Нобелевскую премию, а Петр Леонидович гораздо позднее.