Игорь Зотиков - Зимние солдаты

– Полез в самый котел?..

– Было такое. Я знаю от Петра Леонидовича, что Курчатов не мог допустить, чтобы полез кто-нибудь другой, он сам это сделал и облучился очень сильно…

Мы помолчали. Потом я добавил что-то вроде: «Так все сложно, противоречиво…»

Анна Алексеевна снова как бы встрепенулась:

– Ужасно. То, что иногда нам рассказывал Арцимович, просто страшно. Петр Леонидович этого не мог. Что-то в нем было такое, чего он не переносил…

– Он был настоящий европеец.

– Нет, он был не европеец, у него, как у поэтов, у талантливых людей, нервы не внутри, а наружу. И для него некоторые вещи были совершенно невозможны.

– Когда началась война, как это отразилось на институте?

– Когда началась война, все включились в военную тематику, и он тоже. Потом он занимался кислородом. Кислород оказался необходим всем. И военным, и штатским – абсолютно всем. Большие установки для получения кислорода были сделаны именно в это время. Институт очень быстро переехал в Казань, уехали и дети. И мой отец переехал из Ленинграда в Казань. Мы с Петром Леонидовичем некоторое время оставались в Москве. Институт в Казани разместился в здании университета, и где-то в общежитии жили наши сотрудники, наши механики, которые приехали вместе с семьями. А мы некоторое время оставались в Москве. У нас было, как я говорила, престижное убежище. Тогда кругом нас были деревни; всем казалось, что у нас убежище было лучше, чем где бы то ни было, и к нам приходили люди. Я, как жена директора, была главной. Всегда, когда требовалось, сидела в убежище и смотрела, чтобы там всем было уютно. Петр Леонидович много работал. Наконец пришло время, когда нам тоже пришлось уехать из Москвы. В Казани нам дали симпатичную крохотную квартирку в том доме, где раньше жил университетский привратник. Наверху поселились академик Чудаков и его семья, а внизу – мы. Там была большая комната с центральной печкой и две крохотные комнатушки. Мы как-то все распределились. Были двойные нары для детей, которые мы быстро сколотили. Петр Леонидович постоянно бывал в Москве. Он занимался не только институтом, а главным образом кислородом. Я работала в госпитале. Дети учились. Сергей кончил сразу два класса, учился очень хорошо. Летом он иногда ездил в экспедиции. Андрюша был маленький мальчишка, с ним было сложнее. Все обстояло более или менее благополучно, они не убегали на фронт, слава Богу.

Там же жил мой отец со своей женой Надеждой Константиновной, некоторое время и Андрюша жил у деда. Для нас самое большое беспокойство было о наших, кто оставался в Ленинграде, – Наталья Константиновна и Леонид. Леня, хотя был глухой и непризывник, все-таки на некоторое время призывался в армию, но оставался в Ленинграде на каких-то работах. Когда началась блокада, мы страшно беспокоились о них, старались им что-то послать, что-то сделать. Они пережили блокаду, и, по-моему, уже в апреле мы сумели извлечь их из Ленинграда, когда Леонид был при последнем издыхании. Наталья Константиновна, как женщина – женщины могут пережить гораздо больше, – чувствовала себя лучше. Когда они приехали (у нас была своя собственная маленькая баня), я пошла мыть Леню. Боже мой, это был скелет, обтянутый серой кожей. Страшно было смотреть: последняя степень дистрофии. Потом Леня откормился, в армию его не брали. Он пошел работать на авиационный завод и работал там все время. Затем мы с Петром Леонидовичем уехали в Москву, оставив Наталью Константиновну хозяйкой вместе с мальчишками. Наталья Константиновна очень умело обращалась со своими племянниками. Она умела на них влиять и сглаживать все их глупости. Потом, к сожалению, жена моего отца умерла, а я была дружна с ней с самого детства. Когда папа потерял Надежду Константиновну, то Вавочка, как мы ее звали, «завещала» его Женечке. Ведь Женечка и Вавочка, как я уже говорила, были друзьями всю жизнь. И Женечка честно смотрела за папой до его конца. Официально они не расписывались, но Петр Леонидович потом написал Маленкову, что Евгению Николаевну надо сделать вдовой Алексея Николаевича Крылова, и задним числом она стала Евгенией Николаевной Крыловой, его вдовой. Потом уехала в Ленинград, а под конец жизни мы перевезли ее сюда, сдав ее квартиру в Ленинграде. Так что последние несколько лет она жила здесь и была счастлива, потому что к ней приходили внуки. Мы с ней тоже дружили. Она оказалась очень близким мне человеком.

– Анна Алексеевна, мы говорили о друзьях в России. А в Англии у Петра Леонидовича были близкие друзья?

– В Англии у него сложились хорошие отношения со многими людьми. Петр Леонидович был очень дружен с Чадвиком. Потом Чадвик женился, Петр Леонидович женился. Став семейными, они отошли друг от друга. Оба работали в Кавендишской лаборатории у Резерфорда. И Петр Леонидович был шафером у Чадвика.

В Тринити-колледже он дружил с одним необыкновенным человеком, звали его Симсон, он был священник и эксцентрик. Недавно я получила книжку, которая называется «Последний эксцентрик», – это о нем.

Когда родился Сережа, мама во что бы то ни стало захотела, чтобы его крестили. Я сказала: «Первого я крещу, а второго – не буду». Мама просила: «Пожалуйста, давай окрестим».

Приехала мама, приехал какой-то священник из Лондона, крестины состоялись. Крестным отцом был этот священник-эксцентрик. На крестинах присутствовал еще один необыкновенный человек – Иван Петрович Павлов. Он случайно оказался в это время в Кембридже и приехал на крестины. У Павлова были очень хорошие отношения с Петром Леонидовичем.

У Павлова был сын Владимир, который был очень хорошим физиком, в юности работал в Кембридже, у Томпсона. Когда Павлов возвращался с Владимиром Ивановичем из Канады или из Америки, они остановились в Кембридже, и однажды Владимир Иванович сказал Петру Леонидовичу: «Я хочу побыть со своими физиками; не проведете ли вы целый день с моим отцом?» Петя сказал: «Конечно, очень интересно». Так они подружились с Павловым, проведя вместе целый день. Потом Павлов был у нас на крестинах. Он всегда очень хорошо относился к Петру Леонидовичу. Поэтому когда Петр Леонидович спросил его: «Возьмете ли вы меня к себе в лабораторию?» – Павлов, поняв, что делается, и имея свое собственное представление о наших правителях и о нашем государстве, сказал: «Да, конечно. С завтрашнего дня вы можете работать». Он сразу встал на сторону Петра Леонидовича, что его необыкновенно поддержало.

Петр Леонидович любил людей, но трудно с ними сходился. У него были очень интересные отношения с Пришвиным. Пришвины приехали к нам, когда муж был не у дел, и Пришвин называл Петра Леонидовича «опальный боярин». Они приехали к «опальным боярам», что нас очень тронуло. Они жили рядом, в Дудино (недалеко от Поречья). Мы очень подружились с Пришвиными, постоянно у них бывали, а они бывали у нас. Они сидели вместе на скамеечке и обсуждали всякие философские вопросы, вопросы жизни. Петра Леонидовича очень интересовал Михаил Михайлович, а Михаил Михайлович интересовался Петром Леонидовичем.